Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

даже, а квадратными. В руководимой им школе ЧП! Бунт! Идеологический бунт! Предыдущий директор Хаернас Валиев бесследно исчез!.. Теперь его очередь, что ли?.. Если письмо попадёт в соответствующие органы… Фу, откуда только берётся столько холодного пота?!. Умным, образованным был Кашшаф-ага, жизненного опыта ему не занимать… Но в этот раз и он растерялся: что делать, как поступить? Не зная, с какого обрыва сбросить своё несчастное тело, он выходит на школьный двор. Со сведёнными за спиной руками он бродит по двору, по-рыбьи заглатывая воздух, и натыкается на беззаботно гуляющего юного бунтаря Гарая Гараева! Вот он, собственной персоной! Идёт прямо ему навстречу. Директор смотрит на Гарая, а Гарай его не замечает… «Ух, безмозглый карась!» – думает, наверное, Кашшаф-ага. Но начинать разговор не спешит, осторожничает. Знает этот мудрый человек, что творится в мире. (После смерти Кашшаф-ага его дочь Лейла передала мне многолетний увесистый архив отца. Много толстых тетрадей… Стихи… Воспоминания. Свидетель трудных лет, Кашшаф-ага был очень осторожным человеком, дул даже на холодную воду. Меня тронула одна запись: «Сегодня на рассвете из деревни выслали кулаков. Они погрузились в повозки и уехали. Удивительно: никто из них не плакал, ни одной слезинки не проронил». Кашшаф-ага, Кашшаф-ага!.. Одно ваше предложение стоит целого мира, спасибо вам за него! Более подробно описать и зафиксировать бы вам это историческое событие!)

Мне, конечно же, неведомо, о чём думал Гарай, глядя на побледневшего директора. Но наверняка не догадывался, что письмо к Сталину находится у него. Растерянный Кашшаф-ага уцепился за проплывающую мимо соломинку – увидев торчащий из кустов обрезок доски, сказал: «Гараев, отнеси-ка эту штуковину в учительскую!» И сам пошёл следом. Там, оставшись с глазу на глаз, Кашшаф Хамитов с мольбой в глазах обратился к ученику. Нет, он не ругался, не кричал, не найдя в себе сил скрыть волнение, он умолял его. Тихим, вкрадчивым голосом. «Больше не пиши такого, а если напишешь – покажи мне. Иначе не сносить тебе головы. Давай порвём это письмо и забудем о нём». Не откладывая в долгий ящик, они вкладывают конверт в глотку печки. Директор, даже не думая о том, что нужно бы приоткрыть дверь, чиркает спичкой и поджигает смертоносную бумагу. В секунду комната наполняется едким дымом, но Кашшаф-ага не мигая смотрит в зев печи до тех пор, пока от письма не останется кучка пепла. Позже, споткнувшись о прислонённый к стене огрызок доски и растянувшись на полу, он отчаянно взвоет: «Какой идиот притащил сюда эту рухлядь!..»

Эту историю несколько лет спустя, в 1947 году, я тогда уже работал в райкоме комсомола, а Гарай заведовал культурой, поведал мне непосредственный её участник, Гарай Гараев, когда мы оба жили на квартире у Ксении Фёдоровны Роксман. Помнишь, друг мой Гарай?!

8

Умение видеть жизнь людей в целостности – редкий подарок судьбы, не каждому выпадает. По мере взросления, когда расширяется твой кругозор, ты уже можешь, глядя на течение народной жизни, и сам понять, и другим объяснить, чем живёт отдельно взятый человек. В юном возрасте, когда твоя душа мечется во всех направлениях, когда ты ещё не видел и не мог видеть ничего, кроме жизни отдельных людей, ты стараешься понять и усвоить законы глобального сосуществования, наблюдая именно эту, доступную тебе частную жизнь. Какой бы насыщенной, содержательной и познавательной ни была для меня жизнь в кряшенском селе, удалённом от центров культуры, от бурлящих событиями городов, не сумел я смолоду получить глубоких, всеохватных знаний. Причин этому много, они разнообразны. Однако дарованная мне природой чуткая душа очень рано ощутила, что на земле есть несправедливость и неравноправие. Хотя мы в ту пору ещё неясно представляли всё коварство и продажность государственного строя, способного до нитки обобрать и практически уничтожить крестьянство. Но с одним из проявлений несправедливости – голодом сталкивались постоянно.

Голод, изголодаться, голодные… Может, и не самое главное в жизни, но очень и очень страшное слово – голод. Трудно писать об этом. И читать не веселее будет. Но сойти с этой борозды я не могу, слишком уж многое в моей жизни было связано с голодом. На одной из недавних встреч меня спросили: «Вы очень рано стали понимать жизнь и судьбу татарского народа. В чём причина?» После недолгого раздумья я ответил: «Видимо, голод, свидетелем которого я был с самого рождения!»

Про голод много написано. В татарской литературе самое сильное произведение на эту тему «Адәмнәр»53 («Люди») Галимджана Ибрагимова54. В детстве я успел прочесть только это его произведение, а вскоре писателя сжили со свету. Помню, как мы с односельчанином и однокашником Гурием Тавлиным бродили от одного дома к другому, спрашивая у хозяев: «А не осталось ли у вас книг Галимджана Ибрагимова?» К колхозным активистам не заходим, партийных обходим стороной, а вот к согнанным из добротных домов в каменные амбары да тесные бани стучимся с удовольствием, вот ведь как бывает! Что они о нас думали, интересно?

Слово «голод» я впервые услышал от мамы, и оно намертво впиталось в меня. Помню, кто-то с болью и горечью, обливаясь слезами, вспоминал своих близких: «В двадцать первом году люди глину ели». По книжкам да по рассказам людей до конца не понять, что же это такое – голод. Вскоре я лицом к лицу начал сталкиваться с настоящим голодом, жил рядом с голодающими, и только тогда понял, насколько это великая беда, большое несчастье. И будет правильным сказать, что голод, голодающие люди сделали из меня писателя…

В Верхнем Багряже мы жили на площади перед церковью в доме плотника дяди Андриана (вообще-то, кряшены говорят не «дядя», а «дэдэй», а «тётя» по-кряшенски – «тюти», с ударением на второй слог). Когда из тех краёв, куда уехала когда-то семья Андриан-дэдэя, вернулся воспитывавшийся в детдоме Федот, мы вынуждены были переселиться на Среднюю улицу. В домах напротив церкви жили семьи с более или менее крепким достатком, а на новом месте – слабые, изнурённые жизнью люди. Напротив нас, на запущенном дворе стоял полуразвалившийся, неприютный дом с одним окном, в котором жила семья Роман-дэдэя по кличке Үткен (Шустрый). С их сыном Яковом (по-кряшенски Джэкэу), который старше меня на три года, мы учимся в одном классе. Роман-дэдэй сухощавый, юркий, что называется – ничего лишнего. Он сапожник. Всю кожаную обувь в деревне, требующую ремонта: сапоги, ботинки несут к нему. То ли оттого что деревенские в основном ходили в лаптях и труд сапожника не был востребован, то ли по какой-то другой причине,