Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

в веру, был посвящен в различные религиозные таинства, заигрывал с магией, написал множество произведений на самые далекие друг от друга темы, рассуждая в одних о теологии, а в других о зубном порошке, читал лекции в Риме и других местах, излагая в них свои религиозные и философские взгляды, вернулся в Африку и женился в Триполи на матроне, которая была богаче, чем он, деньгами и возрастом. Ее друзья и возможные наследники попытались в судебном порядке расторгнуть брак, утверждая, что Апулей склонил вдову к новому замужеству при помощи магических заклинаний; он выступил в суде с речью, которая была затем тщательно отполирована и дошла до нас под названием «Апология». Он выиграл процесс и невесту, но люди по-прежнему считали его магом, и их языческие потомки пытались умалить Христа, рассказывая о чудесах Апулея. Остаток дней он провел в Мадавре и Карфагене, занимаясь медициной и правом, риторикой и литературой. Большинство написанных им работ были посвящены науке и философии; родной город поставил ему памятник, подписанный Philosophus Platonicus, и он был бы весьма огорчен, обнаружив, что в памяти людей он остался только благодаря своему «Золотому ослу».

Эта книга схожа с «Сатириконом» Петрония и даже еще более причудлива. Носившая первоначально название Metamorphoseon Libri XI — «Одиннадцать книг превращений», она представляла собой расширенную и расцвеченную фантастическими подробностями историю, которую сочинил некогда Лукий из Патр, и в которой речь шла о человеке, превращенном в осла. Здесь мы найдем неспешное нанизывание друг на друга приключений, описаний и вставных рассказов, атмосфера которых овеяна магией, ужасами, распутством и чаемым благочестием. Герой романа Луций рассказывает о том, как он отправился в Фессалию, забавлялся там с девушками и чувствовал, что воздух вокруг него пропитан колдовскими чарами.

Как только ночь рассеялась и солнце новый день привело, расстался я одновременно со сном и постелью… с любопытством я оглядывал все вокруг, возбужденный желанием, смешанным с нетерпением. Вид любой вещи в городе вызывал у меня подозрения, и не было ни одной, которую я считал бы за то, что она есть. Все мне казалось обращенным в другой вид губительными нашептываниями. Так что и камни, по которым я ступал, казались мне окаменевшими людьми; и птицы, которым внимал, — тоже людьми, но оперенными; деревья вокруг городских стен — подобными же людьми, но покрытыми листьями; и ключевая вода текла, казалось, из человеческих тел. Я уже ждал, что статуи и картины начнут ходить, стены говорить, бык и прочий скот прорицать и с самого неба, со светила дневного, внезапно раздастся предсказание{1259}.

(Перевод М.А. Кузмина)

Приготовившийся к любым приключениям, Луции натирается магической мазью, горя страстным желанием превратиться в птицу. Но вместо этого он превращается в законченного осла. Начиная с этого момента рассказ становится историей мучений осла, наделенного «чувствами и разумом человека». Его единственное утешение — это «длинные уши, благодаря которым я могу слышать даже то, что происходит вдалеке». Ему известно, что человеческий облик вернется к нему тогда, когда он обнаружит и съест розу. Завершение всех трудов ждет его после долгой Азинеиды, полной бед и превратностей. Разлюбив радости жизни, он обращается сперва к философии, затем к религии и сочиняет благодарственную молитву Исиде, поразительно напоминающую христианское обращение к Богоматери{1260}. Он обривает голову, проходит через три ступени посвящения в таинства Исиды и пролагает себе возвратный путь на землю, открывая сон, в котором Осирис, «величайший из богов», повелел ему отправляться домой и заняться правом.

Редкая книга содержит в себе столько бессмыслицы, но еще реже можно встретить сочинение, в котором эта бессмыслица была бы облечена в столь сладостные фразы. Апулей опробовал в своем произведении всевозможные стили, и каждый из них успешно; больше всего он любит богатство и изобретательность выражения, украшает свою речь аллитерациями и ассонансами, живописным жаргоном и архаической выспренностью, сентиментальными уменьшительными именами, ритмизованной, местами поэтической прозой. Восточная теплота колорита является здесь спутницей восточного мистицизма и чувственности. Возможно, Апулей желал дать понять своим читателям, что потакание собственной чувственности способно отравить душу и превратить человека в животное, что только розы мудрости и благочестия способны вернуть нам человеческое обличье. Лучше всего ему удаются случайные истории, подслушанные его настороженными и большими ушами; к их числу относится и сказка старухи, утешающей похищенную девицу повествованием о любви Амура и Психеи{1261}. Сын Венеры влюбился в прекрасную девушку, подарил ее всеми радостями, кроме одной — не позволил видеть себя, возбудил в своей матери жесточайшую ревность, но в конце концов насладился с возлюбленной счастливым финалом на небесах. Кисти многих художников силились пересказать эту легенду по-новому, но никому не удалось рассказать ее лучше, чем сварливой старухе, греющейся у очага в берлоге разбойников.

III. ИСПАНИЯ

Переправившись напротив Танжера через пролив, мы попадаем из новой в одну из древнейших провинций Рима. Занимая стратегически важное положение у врат Средиземноморья, благословенная и проклятая обладанием драгоценными минералами, из-за которых земля ее пропиталась алчной кровью; рассеченная на части горными хребтами, затруднявшими сообщение, ассимиляцию и объединение, Испания живет полной жизнью еще с тех времен, когда рука художника палеолита рисовала бизонов в пещере Альтамира. На протяжении тридцати столетий испанцы были гордым и воинственным народом, худощавым и выносливым, стоически отважным, страстным и упрямым, трезвым и меланхоличным, рассудительным и гостеприимным, любезным и рыцарственным; легко было навлечь на себя их ненависть, но еще легче заслужить любовь. Когда в эту страну пришли римляне, они сразу же столкнулись с чрезвычайно запутанной этнической картиной: иберы происходили из Африки (?), лигуры — из Италии, кельты — из Галлии, а поверх этого этнического многообразия лежал тонкий слой карфагенян. Если верить захватчикам, доримская Испания были близка с состоянию варварства, часть ее обитателей жила в городах и домах, другая — в деревушках и хижинах или пещерах, спали эти люди прямо на земляном полу и чистили зубы крепкой настойкой из мочи{1262}. Мужчины носили черные плащи, женщины длинные накидки и ярко расписанные платья. В отдельных областях, осуждающе добавляет Страбон, «женщины пляшут вместе с мужчинами, держа их за руки»{1263}.

Не позднее 2000 г. до н. э. обитатели Юго-Восточной Испании, жители Тартесса (финикийский «Таршиш»), развили бронзовую промышленность, и их изделия продавались во всех областях Средиземноморья. Благодаря этому обстоятельству в шестом столетии до нашей эры в Тартессе существовали литература и высокое искусство, корни которых, утверждали тартессцы, уходили в седую шеститысячелетнюю древность. От тартесского искусства сохранились