Страницы из дневника - Владимир Амфитеатров-Кадашев

в резерве армия Чернова, организованная Главным армейским комитетом. /.../ Зато наше настроение сильно повысилось, оживилось: только бы умный подход, умелый руководитель — и Петербург бы воспрял. К сожалению, у нас вместо руководителей — социалистическая чепуха Комитета спасения. Повесили, идиоты, плакат «Вся власть Учредительному Собранию!» и радуются: победихом! Ничтожество этих господ угнетает: я два раза был в Городской Думе, где сейчас сосредоточена вся политическая жизнь города: невероятное va et vient[41] всякого народа. Растерянность с.-ров неописуема: с одной стороны — дикая досада, что лакомый кусок, восемь месяцев таявший во рту, так глупо выскользнул, с другой — страх перед «реакцией». Результат: два шага вперед, два назад. Хорошо еще, что от растерянности слушаются к.-д.: Шингарев говорит в Думе, как власть имущий, и кажется среди ничтожества социалов каким-то Гладстоном. /.../ Но все-таки иногда с.-ры спохватываются и вносят предложения, в корне нарушающие общую линию противодействия большевикам. Так, при обсуждении вопроса о созыве Совещания городских и земских деятелей, один из эс-эров предложил пополнить состав Совещания представителями Советов рабочих и солдатских депутатов. Несмотря на всю абсурдность этого дурацкого предложения (приглашать на Совещание тех, против кого Совещание направлено, — чисто социалистическая мысль!), — оно проходит. В другой раз какой-то с.-р. вдруг обеспокоился, что, в случае взятия Петербурга Керенским возможны репрессии... над большевиками, и предложил принять меры к «предотвращению пролития крови». Этому сантиментальному болвану (как это типично для русского интеллигента — пуще всего бояться, как бы не сделать больно разбойнику, залезшему в ваш дом и насилующему вашу дочь!) прекрасно ответил Винавер: «Я считаю, что победившая законная власть не только имеет право, но и обязана проявить неколебимую строгость».

Вообще, вид у Думы самый безнадежный — эта сплошная плюгавость второсортных «партийников» на скамьях «отцов города» (о котором они не имеют ни малейшего представления), — какое-то Cafe Pantheon в ухудшенном издании, ибо без девочек. Этот «господин городской голова», похожий на Меламеда «уф серебряном чепу»[42] (и что за извращенная мысль возглавить русскую столицу жидами!) — все это ужасно{157}. Добра от таких «вождей» не жди! А между тем настроение для борьбы есть. Чувствую лично по себе: с той минуты, когда в редакцию ворвался Греков и с таинственно-радостным лицом, бросив нам: «Хорошие вести!» — вбежал в папин кабинет, я непрерывно ощущал тревожную радость ожидания и готов каждую минуту претворить это чувство в действие. Но скажите же, господа водители, как? Куда идти, кого бить? Ведь нельзя же ограничиваться нелепыми, в сущности, разоружениями отдельных красногвардейцев на Невском, как это случилось сегодня в 4 ч., когда толпа, возбужденная известием о взятии Царского Села, вдруг ринулась на каких-то двух парней, отобрала у них винтовки и набила им морды? Интересно, что подобные чувства ощущают и люди, стоящие гораздо левее меня. В кулуарах Думы встретил Федора Августовича Степуна{158}. Возобновили московское знакомство. Так вот, Федор Августович, демократ, чуть ли не с.-p., заявил мне: «Я всецело примыкаю сейчас ко взглядам партии Народной свободы. Теперь надо действовать решительно, спасать государство, а не зудеть о кровопролитии!»

В Москве и провинции дела большевиков тоже неважны; на Дону — Каледин{159} объявил себя носителем верховной власти и диктатором; в Киеве Украинская Рада не допустила переворота, и на всей Украине большевики владеют лишь Харьковом; в Саратове и Иркутске идет бой; сведения о большевицкой победе в Москве оказались брехней: битва продолжается, причем наши завладели Кремлем, но известие о правительстве Родзянко — неверно.

В кулуарах Думы Петр Яковлевич Рысс{160}, услыхав о том, что в Симбирске какой-то поручик Иванов провозгласил себя диктатором, заметил не без язвы:

— Ну, теперь, того и гляди, что объявит себя диктатором или мой дворник Вавило, или Рихтер, председатель Василеостровского отдела партии социалистов-революционеров.

Какой-то эс-эрик, здесь присутствовавший, так и взвился:

— Что за сравнения!

— Если обидные, так только для Вавилы, — ответил Рысс, — ибо, по моему твердому убеждению, Вавило есть личность гораздо более почтенная, чем не только Рихтер, но и все с.-ры вместе взятые. И диктатором он будет лучшим, чем Керенский.

Опять рухнувшие надежды, целый склад обломков. Красновский поход — неудача. Москва — неудача. В сущности, и выборы — неудача. Правда, большевики в меньшинстве, но с.-рское большинство, при ничтожной фракции к.-д. — это конец, это безнадежность! А сначала казалось, по Петербургу, что дело пойдет так хорошо: четыре кадетских депутата на 5 большевиков и 1 эсэра! Папа не только голосовал за к.-д. вместе со всем домом, но и выступил с горячею статьею в «Вольности», призывая всех голосовать за к.-д. «Вольность», совсем было позабывшая, что у нее ведь имеется свой собственный список — казачий, напечатала. Но выборы в деревне погубили все: скотское стадо проклятого мужичья идиотским скопом двинулось голосовать за эс-дурье и, в результате — не Учредительное Собрание, а с.-ровский съезд, который, конечно, или поплетется в хвосте большевиков, или бесславно даст себя разогнать (ибо речам, что большевики не посмеют поднять руку на «избранников народа», верю плохо!). Любопытно, что я никак не мог уговорить Ольгу Иванову[43] пойти на выборы и положить бюллетень за к.-д. «Если нет такой партии, которая по-настоящему за царя, не хочу я голосовать!» Твердая женщина, молодец! И почему это наш народ хорош только тогда, когда он консервативен и предан хозяину. Ведь все «сознательные» — такая сволочь!

_____

Вчера любопытное знакомство — Мамонт Дальский{161}. Знакомство, конечно, в пьяном виде. Из редакции втроем, Пильский, Ашешов и я, отправились в погребок «Альказар» на Владимирском. Там встретили некоего авиатора Григоровича с женою, оказавшейся при близком рассмотрении Надей Любошиц, сестрой покойного Аркашки[44]. Поехали к ним «допивать», вышли от них в четвертом часу, и вдруг Пильский воспламенился — спать еще рано! идем к Дальскому, он живет здесь рядом! Ашешов, бывший уже на изрядном взводе, отстал, а мы вломились к Дальскому, где застали целую свору каких-то пьяных личностей: оказались анархисты. Сам Дальский меня очень заинтересовал — эдакий русский Кин, только без Киновского благородства, а с русскою подлинкою, которая иногда, ни с того, ни с чего, выльется в благороднейший порыв, в яркий жест. Его анархизм — форменная чепуха, конечно, от подлинного его невежества. Но, надо отдать справедливость, он до крайности терпим, спокойно слушал, как мы с Пильским его громили. Зато анархисты лезли на стенку. Они совсем неинтересны, так, шпана (не в смысле