Осенние истории. Рассказы русских писателей - Нина Ивановна Петровская

рассчитывая, что холодный воздух поможет им. Сначала ошеломленный Иван Сергеевич ничего не понимал, он делал нелепые вопросы, получал глупые, сбивчивые ответы, затем замолк, прошел на черный ход, запер там дверь на ключ и положил его в карман, прошел на парадную, сделал то же самое и, убежденный, что теперь никто не выйдет из квартиры, ушел на улицу – ждать жену.

Он стоял за углом дома, откуда ему ясно было видно и улицу, и пересекавший ее переулок. Он ждал тупо, бессмысленно, почти без боли, считая извозчиков, следя машинально за маленькой рыжей собачонкой, очевидно, потерявшей хозяина и теперь со страхом и надеждой бросавшейся обнюхивать каждого прохожего. Он не чувствовал ни холода, ни усталости, не сознавал летевшего времени, не сторонился от дворников и прохожих, глядевших ему прямо в лицо. Но вот он услышал шум экипажа, приближавшегося с Кирпичного, и сразу, всем существом почувствовал, что это едет она. Он перешел на другую сторону и глубоко вдался в противоположный чужой подъезд. В санях, запряженных высоким, темным рысаком, сидели двое: мужчина, которого он сразу узнал по его военной форме, и – она.

Сани остановились в переулке, дома за три до подъезда; он видел, как офицер, сидевший в санях, обнял ее, прижал к себе и поцеловал, он слышал тихий взрыв смеха. Она сошла и пошла пешком, огибая дом; сани ехали шагом, следя за ней. Что было дальше – он ясно никогда не мог себе представить: какая-то сила выкинула его из подъезда… он, кажется, ударил… кого?.. ее или его, выскочившего из саней… и… они уехали… А он?.. Он тоже вскочил на извозчика, ехал, потом бродил где-то пешком и вернулся домой на другой день… Она не вернулась вовсе. И вот теперь, после двух лет, когда рана не затянулась даже свежей кожей, она сидит перед ним здесь, опять у него, в их прежнем, разбитом ею, опозоренном гнезде.

Взгляды их встретились, в ее темно-карих глазах лежало что-то новое; ему показалось, что оттуда, из этих черных зрачков с желтоватыми искрами, на него глядела тень ее прошлого, прожитого с другим или с другими.

– Сегодня очень холодно, – снова начала она, – я шла издалека.

– Вы далеко… остановились?

Она назвала одну из окраинных улиц. Опять разговор упал. Она огляделась кругом. Грудь ее широко, свободно вздохнула, как у путника, достигшего, наконец, отдыха. Две слезы наполнили глаза и медленно, незамеченные ею даже, скатились по щекам.

Он теперь глядел на ее шляпу, черное платье, кончик ботинка – и сердце его сжалось: на всем, несмотря на элегантный покрой, виднелась печать времени, нужда лоснилась из шелковых складок, говорила из потрескавшейся помятой кожи сапожек.

– Я не видела вас два года, вы были все время в Петербурге?

– Нет, я путешествовал. Впрочем, я встречал вас, первый раз в Бадене… в тот день, как я уезжал уже, – быстро прибавил он, – раза три здесь; но давно уже. Весною, проходя по Итальянской… я сквозь окно магазина увидел ваш профиль… вы покупали что-то, я долго следил за вами… не мог оторваться, – оправдывался он.

Она слабо вспыхнула.

– Потом вы сели на извозчика и уехали; затем я встретил вас в Михайловском театре, вы были в ложе…

– А вы?

– Я ушел в самый верхний ярус, куда вы не могли поднять глаз, и оттуда любовался вами.

Под влиянием его слов она вся теплела, оживлялась, тень улыбки скользнула по ее красивым губам.

– Как здесь хорошо, уютно… все по-прежнему?

– Почти все.

Она снова вспыхнула. Там, по ту сторону коридора, шли их спальня, будуар и маленькая, круглая гостиная, вся утопавшая в коврах и полусвете, их интимный «hom», куда они не допускали никого из чужих.

– Вот я и отогрелась… как хорошо! Вы знаете, – она мило улыбнулась и опустила глаза, показав ему два ряда длинных, пушистых ресниц, – я с утра ничего не ела…

Он вскочил с места.

– У меня люди отпущены сегодня… ведь я по-холостому… Сейчас все, что найду!

Он быстро вышел.

Она следила за его шагами. Как ей хотелось бы бежать за ним, как прежде, туда, в их столовую!.. Вот хлопнули дверцы комнатного шкафа-ледника, он достает, видимо, приготовленное «en eas», теперь берет посуду, вот открыл шкафик с вином. Как слепой, долго живший в одной и той же обстановке, она по слуху могла определить каждый его шаг, каждое движение.

В волнении она приподнялась, чтобы идти туда, за ним; ее желанием руководил не голод, но желание скорей войти в обыденную колею прежней жизни.

Подойдя к каминному зеркалу, она привычным, ловким движением поправила волосы и, зная, что он еще там, вынула из кармана крошечную пуховку, провела ею по лицу. Он шел. Она снова опустилась в кресло, но он шел не за нею, а, напротив, нес ей в руках поднос, уставленный всем, что нашлось дома. Ей не понравилось это, но она только печально улыбнулась и помогла ему поставить все на маленький столик.

Иван Сергеевич налил два стакана вина, Евгения Павловна взяла вино и машинально, как человек, привыкший пить его в ресторане, подняла бокал вверх и посмотрела цвет, затем отпила несколько глотков. Ни этот новый для нее жест, ни манера пить не ускользнули от внимания Палубнева.

Откинув кружева рукавов, молодая женщина грациозно резала холодное мясо и ела маленькими кусочками; она попробовала икры, еще выпила несколько глотков вина.

– Я так волнуюсь, – заговорила она, отодвигая от себя прибор, – что не могу есть. Мне так хотелось, вот здесь, возле вас снова съесть кусок хлеба. Мне казалось это хорошим предзнаменованием.

Он улыбнулся.

– Как у арабов; у них считается всякий чужой врагом до тех пор, пока не разделил их пищу.

– Если бы вы знали, как ваш прием, ваши слова, все, все, трогает меня. Я так боялась прийти…

– Почему же, разве вы не подумали, что время излечивает все раны?

– Нет, время наносит раны… Я измучилась…

И она вдруг начала рассказывать свою жизнь за эти три года. Это не была любовь, это был какой-то гипноз, кошмар, и притом с ее стороны, своеволие, жажда свободы, страшное желание поиграть с огнем.

О, только поиграть! До этого рокового вечера, когда ей пришлось бежать от своего дома, между ними не было ничего… ничего, кроме флирта. Но когда она поняла, что он обвиняет ее, что ни выхода, ни оправдания нет, она испугалась и бежала к нему. О, как она страдала первое время!.. Потом она примирилась. Не полюбила, о нет!.. Потом был ребенок, а там пошло