Осенние истории. Рассказы русских писателей - Нина Ивановна Петровская

Вот ночи-то какие стали!

V

В нашем домике темно. Шумит в березах холодный ветер. Черные осенние облака идут.

Я отпираю сам дверь. Маша из своей комнаты окликает меня. По звуку ее голоса я чувствую, что она раздета, лежит уже в постели и сейчас, приподнявшись на локте, тревожно прислушивается.

– Это я, Маша, – говорю я.

Иду в свою комнату, потом, постояв несколько времени один в темноте, вхожу к Маше.

Нужно мне хоть кому-нибудь рассказать что-то важное, что случилось со мной. А Машино ровное дыхание, белизна ее женской постели, которую я видел и теперь представляю себе, наконец, то, что она знает ее, – все это привлекает меня. Тем более что есть в женственности Маши что-то похожее на ту, о которой я думаю. Вот ее подушка, вот теплая сонная рука с полным нежным плечом под тонкой сорочкой.

Маша вскидывается от сна и несколько времени тревожно молчит. Я сажусь на край постели. Маша испуганно натягивает на себя одеяло до подбородка.

– Маша, голубчик, я пришел тебя спросить, рассказать. Ты завернись в одеяло.

Я сам помогаю ей, завертываю ее в одеяло и подтыкаю края, чтоб не дуло, и начинаю рассказывать все, все.

Маша сначала тревожно и настороженно дышит, но потом успокаивается. Я даже глажу ее открытую руку, и мне так хорошо оттого, что я могу трогать ее руку, гладить плечо, и это ее не пугает, и она не может заподозрить во мне дурных мыслей. Мне даже хочется сделать что-нибудь еще большее, чтобы Маша увидела, насколько я могу быть близок к ней и в то же время далек от всяких дурных мыслей.

– Ветер-то какой шумит за окном, ночь-то какая холодная! – говорю я Маше. – Очень ты любишь брата?

– Да, – отвечает Маша тихо.

– А какой он иногда суровый. И ты не боишься его?

– Боюсь, – говорит Маша.

И говорим мы с ней до рассвета. Я ощущаю около себя целомудренную, мягкую женственность и в ней чувствую женственность и невыразимую прелесть той, которой нет здесь, но о которой я думаю.

Ветер в березах шумит, черные осенние облака идут. А в окнах уж брезжит рассвет.

День прошел. Вечером я иду из дому и вижу, как проходившая мимо двери Маша остановилась и смотрит мне вслед. Я оглянулся, а она, как пойманная, поспешно скрылась.

VI

– Вот и я! – весело говорит Ольга.

«Вот и она!» – радостно думаю я и смотрю на ее слегка полную, но легкую фигуру, идущую к жердочкам от парка.

Она раскраснелась. Этот осенний воздух такой крепкий и свежий, что вечно разрумянит щеки до того, что они горят, как от поцелуев.

Мы уж неделю знакомы и видимся каждый день! И оттого я счастлив бываю каждый день.

– Мне так хорошо сегодня! – говорит Ольга взволнованно-радостно и, глядя кругом с каким-то напряжением, сжимает руки у груди. – Так кажется хороша мне жизнь и эта осень! – говорит она и с чувством новизны оглядывается кругом. – Посмотрите, вон наш парк, совсем желтый, золотой весь! Вон в лесу осины, совсем багряные! Пышно как… Осенью я бываю совсем другая… – говорит она задумчиво. – Ведь теперь осень и сентябрь? Да?

– Да, сентябрь, – говорю я удивленно, не зная, почему она с таким волнением выговаривает эти слова: осень и сентябрь.

– Вон откос, пойдемте туда, милый! Пойдемте! Как я рада, что встретила вас, – говорит Ольга порывисто и долго смотрит мне в глаза, как будто хочется ей что-то рассмотреть в них. А потом, отвернувшись, говорит грустно и задумчиво: – Сентябрь… Осень…

Мы долго сидим, задумавшись и прижавшись друг к другу. Я провожу своей щекой по нежному бархату кофточки на ее плече и говорю тихонько:

– Милый друг, дорогой друг…

А она как будто уже забыла про меня. Глаза ее смотрят куда-то вдаль.

– У брата глаза черные? – говорит она, повернувшись ко мне.

– Да… – говорю я, не понимая.

– Ну, мне надо идти, – сейчас же говорит она и встает.

Стала против меня и выпрямилась после долгого сидения. Ее грудь почти касается меня. Вьющиеся золотыми колечками около шеи нежные волосы совсем близко около меня. И вдруг земля у меня под ногами плывет куда-то и кружится.

– Я буду тебя любить… любить, мой мальчик, как самого дорогого брата, – говорит она вдруг тихо и напряженно. – Я буду приходить сюда каждый день…

Я смотрю на нее и мысленно повторяю: тебя… любить… мой…

– А глаза голубые, – говорит она сейчас же с грустной нежностью. – Голубые, – повторяет она, – а не черные…

VII

Мне сегодня так радостно! Быть может, это оттого, что сегодня день моего рождения и мне уже 16 лет. А то, что в воздухе пахнет осенью и стоит крепкий запах опавшей, сырой от тумана листвы и что береза у окна Машиной комнатки неподвижно, печально свесила свои плакучие ветки, – это еще больше увеличивает мою радость и наполняет меня новым необъяснимым желанием чего-то. И я брожу по березовой аллее за домиком до самого вечера. И припоминаю тысячи различных мелочей об Ольге.

В окне я вижу голову Маши. Она, нагнувшись, работает. У нее уже горит огонь. Я вижу даже отсюда перламутровые пуговки на груди ее кофточки.

Я подхожу к Маше. Она поднимает голову и, увидев, что это я, улыбается и опять нагибается над работой. Я сажусь около нее.

А брата с охоты все еще нет.

И я рад этому, потому что есть мне кому рассказывать про свое новое счастье – Маше.

– Вот этот узор крив немножко у тебя, – говорю я.

Мы, склонившись вместе близко головами, рассматриваем узор, который у нее крив.

Вьющиеся золотыми колечками около белой шеи волосы почему-то приковывают к себе мой взгляд. Где это я видел такие?

* * *

Перед сном я опять выхожу на двор и долго брожу, повторяю кое-какие слова и прислушиваюсь к ним.

Огня у Маши уже нет. Я ощупью прохожу мимо ее комнаты и зачем-то трогаю дверь. Она не заперта и оставлена полуоткрытой.

– Ты не спишь, Маша?

– Нет, – тихо говорит Маша из темноты.

– Где ты тут? Как я тебе благодарен, что ты не заперла дверь.

– Разве я не заперла?.. Я, должно быть, забыла, – говорит смущенно Маша.

Господи, Боже мой! Да что ж такого, что на дворе ночь темная, что холод стоит, а печи не топлены! Вот ее полное теплое плечо около меня в темноте. И сама вся.

– Милая Маша, отчего мне сегодня так хорошо? Я не знаю, отчего это