Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

сообща приобрести на свои средства небольшой участок земли, смежный с полем проигравшего бедняка, и отдать ему, дабы вознаградить за потерю. Они тотчас же исполнили свое намерение, поскольку судья был одновременно и нотариусом, и послали за бедняком; ему предложили поставить подпись под купчей, не сообщив, кому он обязан щедрым подарком. Крестьянин заключил, что простивший ему протори и тут проявил великодушие. На следующий день он отправился в Креван поблагодарить буржуа и понес ему гостинец — немного дичи и домашней птицы. Пораженный этим, буржуа заявил, что не имеет никакого отношения к покупке участка, но догадался, кто вознаградил крестьянина за потерю. Он тотчас же написал своему арендатору в Саси, чтобы тот дал бедняку выбрать в его владениях участок, равноценный отнятому у него по суду, и закрепил его за ним. Распоряжение было исполнено, и крестьянин получил два поля вместо одного и сделался другом и любимцем своего бывшего обидчика, который впоследствии неизменно его поддерживал.

Всякому ясно, что в больших городах не может быть судей, которые бы так хорошо знали всех жителей. Но мы осмеливаемся просить сеньоров приходов предоставлять своим вассалам подобное преимущество; пусть будет меньше знаний, но больше честности, — это принесет огромную пользу при первичном разборе дел. Впрочем, судья и податной инспектор, проживая в своем приходе, осведомлены обо всем, и могут всегда предупредить злоупотребления или пресечь их в самом начале. Но продолжаю прерванное повествование.

Когда заседание кончилось, все стали поздравлять молодого оратора, его отец — податной инспектор — похвалил его, сказав, что он продолжает дело Эдма Ретифа. Тут он вспомнил одну защитительную речь моего отца, когда тот был адвокатом, а судьей его предшественник, мэтр Бужа.

Некая крестьянка подала в суд жалобу на своих детей, прося утвердить ее право пожизненно распоряжаться имуществом покойного мужа. Просьба была необоснованной, но Эдм Ретиф, желая повлиять на детей и растрогать их, подготовил речь об обязанностях детей в отношении матерей. Сам он был примерным сыном и относился к своей матери именно так, как истица хотела, чтобы относились к ней дети, посему он и говорил от всего сердца. Эдм Ретиф нарисовал трогательную картину: поведал о горячей любви вдовы к ее двум сыновьям и дочери, о лишениях, которые она терпела, когда они были маленькими и ей пришлось, после смерти мужа, одной поднимать их. Она трудилась день и ночь, говорил он, всем известно, что она отказывала себе в самом необходимом, лишь бы дети ни в чем не нуждались. Публика плакала навзрыд, слушая его рассказ, и восхищалась поведением матери. Взволнованный и тронутый до глубины души судья воскликнул:

— Стойте, стойте, мэтр Ретиф, вы расставляете правосудию ловушку; природа и разум на стороне матери, но закон на стороне детей.

— Закон и есть природа и разум, — пылко отпарировал оратор, — и навлек на себя замечание судьи.

— Позвольте мне, господин судья, — продолжал Ретиф, — прежде чем вы вынесете решение, обратиться к детям. Не удастся ли мне тронуть их каменные сердца? Не разбужу ли я в них сочувствия к любвеобильной матери, согбенной под бременем лет! Она даровала вам жизнь: неужели вы, находясь в расцвете сил, откажете ей на пропитание? Она хочет лишь хлеба... если поданный вами ей кусок покажется слишком черствым, она размочит его слезами...

Подобные слова сильнее действуют на крестьян, чем могут себе представить горожане: все присутствующие плакали навзрыд, лишь у детей глаза оставались сухими.

— Вы выиграли иск, — продолжал Эдм, — вы торжествуете... над матерью: горестная и печальная победа! Во имя человечности, ради ваших собственных интересов, не злоупотребляйте победой, не доводите до отчаяния эту несчастную, которая вас так любит!.. — Взяв истицу за руку, он вывел ее вперед. — Что ей предпринять? Просить милостыню у вас? Да и подадите ли вы ей? — Видя, что и эти слова их не тронули, он воскликнул: — Злосчастная! Вы выносили в чреве тигров, а не людей, и ныне они вас терзают! Пойдемте со мной, я буду вам вместо сына... А вы, несчастные, трепещите! Трепещите, но не опасайтесь материнского проклятия... Ваша нежная мать чересчур добра и снисходительна, она и сейчас благословляет вас дрожащими устами... тем ужаснее будет ваша кара! Я вижу десницу, готовую покарать неблагодарных детей!

Последние слова он произнес с такой силой, что у присутствующих вырвался крик ужаса. Дрогнули, наконец, и ожесточенные сердца детей: они бросились обнимать мать и тут же на суде отказались от своего иска, обещая и торжественно обязуясь перед согражданами предоставить матери спокойно и мирно пожизненно пользоваться отцовским имуществом.

Придя в себя после своего порыва, Эдм Ретиф извинился перед судьей и присутствующими, а также перед детьми за конец своей речи, который он признал чересчур драматическим. Но судья его обнял, зал рукоплескал и даже дети выразили ему благодарность.

Эдм подошел к судье и сказал ему вполголоса, в присутствии сборщика налогов, писца и других должностных лиц:

— Ваша милость, я умышленно взял на себя защиту дела, которое должен был проиграть. Посему я должен оплатить издержки и, в какой бы сумме они ни выразились, пришлите мне исполнительный лист; пусть эта несчастная семья никогда не узнает об этом. Так поступить я решил, еще когда эта бедная мать ко мне обратилась.

Вот что поведал сборщик налогов об этом великодушном поступке своего дяди. Кюре его похвалил, молодой адвокат радовался, что идет по стопам Эдма Ретифа, а тот проливал слезы умиления. Эта сцена напомнила ему о почтенном отце и доброй матери, о которых он и плакал.

— Дети мои, — сказал добрый Антуан Фудриа в тесном кружке друзей, — любите отца своего и матерь свою и вы обретете все добродетели. Вы полюбите бога и ближнего, а в этом весь закон, как сказал Христос. Любите и чтите своего отца, ибо он подает вам пример достойного поведения.

Я бегло осветил две стороны деятельности моего отца — в качестве главы прихода и судьи[157]; но как ни велико их значение в глазах доброго гражданина, они менее интересны и менее характерны, чем его поведение в качестве отца семейства. В этой роли Эдм Ретиф был, возможно, первым человеком своего времени. Да будет разрешено сыну, ставшему историографом своего отца, воздать ему сию хвалу. Все же я надеюсь, что читатель, познакомившись с фактами, которые я намерен изложить, разделит мое преклонение перед ним, или, по крайней мере, извинит его и сочтет справедливым.

Любезные сограждане! Картина,