Каждому свое - Елена Евгеньевна Съянова

«Сейчас идут споры о включении в список Шахта, Круппа, Фриче и Лея, – добавила Джессика. – Американцы и англичане считают, что Роберт виновен как член руководства партии и как глава Центральной инспекции по наблюдению за иностранными рабочими. Но американцы говорят, что остальная его деятельность невыгодна для разбирательства на суде. Это все, что я пока знаю».

Верная Джессика! Все поняла, приняла, готова помочь!

Маргарита ехала из Берлина и с еще одной новостью, которую добыла для нее подруга: в конце лета – начале осени англичане должны будут доставить в Германию своего политического узника, ее брата Рудольфа Гесса.

Во Фридрихсхафене она застала удручающую картину. Американцы, отвечающие за Лея, очень обрадовались ее возвращению, хотя их пленник больше ни на кого не жаловался, не досаждал требованиями, а тихо сидел в своей комнате. Маргариты не было трое суток, и все это время Лей провел в одиночестве, полностью отказавшись от сна, пищи и всякого общения. Свое поведение он объяснил так: «Если я в плену, то нечего делать из этого фарс. Дайте мне соломенную подстилку, кружку воды и кусок хлеба; от остального я отказываюсь». Было замечено, что эта «метаморфоза» произошла с ним не после прочтения документов: к ним он до сих пор даже не притронулся.

«Мы понимаем, что ваш муж находится в состоянии глубокого стресса, вызванного поражением Германии и потерей огромной личной власти, – сказал Маргарите полковник Гаррисон. – Отсюда, так сказать, и неровности в его поведении. Что ж… пока у нас всех еще есть время, вы могли бы пожить вместе, в каком-нибудь тихом уединенном месте, например, в Констанце. Там охраны даже не будет видно. Вы могли бы привезти туда ваших детей, под полные гарантии с нашей стороны. Поговорите с мужем. Я уже пытался дать ему понять, что его положение, как настоящее, так, возможно, и будущее, отнюдь не таково, как он себе нафантазировал. А со временем оно может стать просто блестящим. Все зависит лишь от его правильной оценки сложившейся ситуации».

– Можешь говорить спокойно. Прослушку убрали при мне, а после здесь никого не было, – объявил Роберт, едва она вошла.

– Ты для этого не спал три ночи? – спросила Маргарита.

– А как иначе?! Мне необходимо с тобой поговорить.

– А голодовка для чего?

Лей подошел к зеркалу и, встав боком, похлопал себя по животу:

– Придется и еще похудеть. А то вообрази себе, какие боровы предстанут перед судом народов!

– Суд может состояться не раньше осени.

– Откуда мне знать?! Может быть, нас уже через неделю расставят под объективами и произнесут приговор!

– Я сейчас говорила с Гаррисоном… Мы можем поехать в Констанц и забрать детей. Он дал гарантии.

Лей отошел от зеркала, взяв ее за руки, усадил в кресло и сел напротив, не выпуская запястий.

– Грета, ты понимаешь, что происходит?

– Тебя хотели бы купить?

– И самое неприятное, что я вполне продаваемый товар. Если Борман погиб, то я один владею полной информацией о партийной казне. Это миллиарды.

Чего-то подобного она и боялась – до паники, до тошноты… Но неизвестность все-таки была хуже.

Он почувствовал, как она перехватила и крепко сжала его руки.

– Хорошо, что ты сказал мне.

Он посмотрел ей в глаза – никакого вопроса, ни тени сомнения. Гессовская порода!

– В национал-социализм я на ближайшие сто лет в Германии не верю. Слишком нас, немцев, шарахнули по голове. Но и на их обезьянью демократию ни пфеннига не дам, – все-таки уточнил он. – Так что…

Она быстро зажала ему рот ладонью. Первая ее слабость за все эти дни.

– Не нужно приговоров ни себе, никому. Нужно поесть и выспаться. Когда ты проснешься, дети будут уже здесь.

– Ты все-таки решила…

Она улыбнулась:

– Мы с тобой оба хотим одного, а делаем другое. Детям нужно начать жить в Германии. В новой и с нуля. Чтобы не получилось, как со мной. Пусть дышат этим воздухом, разбирают завалы, смотрят, думают, задают вопросы… найдут здесь друзей. Станут немцами.

– Именно тогда, когда «немец» станет оскорблением?! – поморщился Роберт. – Грета, Грета!

Но он вдруг почувствовал такой непреодолимый покой в душе и такую усталость, что если бы она не тормошила его ежеминутно, заставляя что-то есть и раздеваться, то он бы давно уже спал: без бреда, снов и галлюцинаций, спал, как человек твердо знающий, что станет делать, когда проснется.

Три дня они провели в тихом Констанце, в излучине Боденского озера. Роберт читал документы, которыми надеялись его поразить заокеанские психологи: материалы конференций союзников, проекты будущих решений по государственному устройству Германии, кое-что по готовящемуся суду. (Готовили его пока одни русские; американская сторона только сейчас, в мае, дала на него согласие.)

Здесь Лея навестил генерал Джордж Паттон. Они вдвоем долго гуляли по берегу. Когда Паттон отбыл, Лей процитировал его любопытной Анне:

«У каждой нации свои феномены: у египтян – пирамиды, у русских – Сибирь; у англичан – туманы, а у вас, немцев, – армия. Германская армия лучшая в мире, и мы ее сохраним», – сказал генерал.

– Это оттого, что он у нас ничего другого не видел, – уверенно возразила Анхен. – У нас все лучшее.

– Браво, дочь! Так держать, особенно – на ближайшие годы!

С сыном всегда было сложней. Маргарита пересматривала с детьми сотни фотографий, которые предоставили американцы (конечно, для других целей): в основном развалины европейских городов, уличные сценки, толпы беженцев на дорогах… Как-то вечером Роберт попробовал к ним присоединиться. Перебрав несколько снимков, он ткнул в один пальцем и сказал, что война войной, а разрушение тихого Дрездена или Кёльна – средневековое варварство, первобытная месть. Генрих прикусил губы и быстро, незаметно от матери и сестры, перевернул эту фотографию, прикрыв ее сверху ладонью и чуть подвинул к отцу. Роберт увидел надпись: «Сталинград, 1942 год».

Этим же вечером Лея еще раз хорошенько «встряхнуло». Полковник Гаррисон привел к нему гостя – немца, соотечественника (которого, впрочем, при имени Лея тоже перекосило).

Этот немец был «чистый» немец. Заместитель Эйзенхауэра по гражданским делам генерал Клей включил его в «Белую книгу для немцев» (список кандидатур немцев на гражданские должности) под номером один. У русских под номерами один и два стояли Вильгельм Пик и Вальтер Ульбрихт. «Чистому» немцу, конечно, даны были все гарантии, что свидание с Леем останется тайной, однако он все равно упирался и отговаривался, хотя и не объяснял причин.

Предыстория их взаимоотношений такова: еще находясь во французском плену, Роберт Лей узнал, что его соотечественник, бургомистр Кёльна Конрад Аденауэр, открыто требует полного отделения Рейнской области от Германии и создания «Рейнского государства».

Роберт тогда перед своими друзьями