Советский Кеннеди. Загадка по имени Дмитрий Шепилов - Дмитрий Е. Косырев

бы вам, не имея на то поручение Хозяина. Пошлите стенограмму. Но как вы могли разрешить такой доклад, не посоветовавшись со мной? Мне было бы грех жаловаться на Юрия. Он воспитанный человек и очень почтителен дома, в семье. Но страшно увлекающийся, романтик. Он ни слова не сказал мне о предстоящей лекции. Действовал от чувства. А как вы, зрелый политработник, не оценили, к чему может повести такой доклад?

– Андрей Александрович, но ведь надо же кончать со всем этим позором. Ведь негодуют все ученые. Сельскому хозяйству наносится огромный урон. С лысенковской абракадаброй мы же становимся посмешищем среди истинных ученых всего мира, в том числе дружественно к нам настроенных…

Жданов:

– Ах вы, наивная душа. Что вы мне-то доказываете? Я вижу, что вы не научились оставаться на почве реальности…

На следующий вечер А.Жданова, М.Суслова, меня и Ю.Жданова вызвали на заседание Политбюро в кабинет Сталина. Заседание началось с вопроса о докладе Ю.Жданова на семинаре лекторов. Сталин был хмур. Как я понял из последующего, в руках он держал стенограмму ждановского доклада.

– Все прочитали доклад Жданова, молодого Жданова?

Голоса:

– Прочитали.

Сталин:

– Это неслыханное дело. Без ведома ЦК поставили на сборе лекторов доклад молодого Жданова. Разделали под орех Лысенко. На каком основании? Кто разрешил?

Все молчали. Мне казалось, что ответ на этот вопрос должен дать Суслов, как начальник Управления, которому я письменно доложил о всей программе семинара. Но он молчал. Молчание становилось тягостным и невыносимым. Тогда поднялся со стула я и сказал:

– Я разрешил, товарищ Сталин.

В комнате повисла свинцовая тишина. Сталин круто остановился против меня, и я встретился с его испытующим тяжелым взглядом.

– На каком основании? Вы что, не знаете, что на Лысенко держится все наше сельское хозяйство?

В какие-то доли секунды у меня в мозгу пронеслись картины прихода ко мне многих ученых, стариков-селекционеров с жалобами на свою затравленность лысенковской камарильей. Я вспомнил делавшиеся мне многочисленные сообщения о дутом характере лысенковских “великих открытий” и достижений.

И я сказал:

– Товарищ Сталин, вам неправильно докладывали о работах Лысенко. Я недавно назначен в Агитпроп. Но за эти месяцы ко мне приходили наши выдающиеся ученые-селекционеры. Их сортами засеваются десятки миллионов гектаров пшеницы, ржи, клевера, гречихи. Но все они заклеймены Лысенко и его сподвижниками кличками “вейсманисты”, “морганисты”, “антимичуринцы”.

Ученые не могли назвать мне ни одного нового сорта, действительно выведенного Лысенко, ни одной крупной научной рекомендации, поднимающей наше земледелие. Я готов понести любое наказание. Но я убедительно прошу поручить специальной комиссии разобраться с работами Лысенко. Без высшей комиссии из ЦК никто не осмелится решить это дело правильно.

Я выпалил все это на едином дыхании. Громко. С горячей взволнованностью».

Ну, вот вам и точное описание того, что «произошло» с Шепиловым и на Президиуме в июне 1957-го. С поправкой на то, что Хрущев, конечно, был не страшнее Сталина. А тогда, в 1949-м, Шепилов, войдя в ярость, даже не успел испугаться. Впрочем, длилось это его состояние недолго. Продолжаем цитировать:

«В этом кабинете обычно никто не произносил речей. По самым сложным вопросам здесь все говорилось очень лаконично: «да», «нет», «правильно», «принять», «поручить разобраться».

Кроме того, в этом кабинете обычно не говорили громко. Очень тихо, глухим голосом говорил сам Сталин. Другие не выходили из этого тона. А у меня получился какой-то крик наболевшей души.

Все молчали…

Сталин подошел к своему столу, взял папиросу, оторвал курку от мундштука и вытряс табак в трубку. Он проделал это и с другой папиросой. Раскурил трубку и медленно прошелся вдоль стола заседаний. Опять взглянул на меня долгим взглядом. Затем он произнес очень тихо, но мне послышались в его тоне зловещие ноты:

– Нет, этого так оставить нельзя. Надо поручить специальной комиссии ЦК разобраться с делом. Надо примерно наказать виновных. Не Юрия Жданова, он еще молодой и неопытный. Наказать надо «отцов»: Жданова (он показал мундштуком трубки на Андрея Александровича) и Шепилова. Надо составить развернутое решение ЦК. Собрать ученых и разъяснить им все. Надо поддержать Лысенко и развенчать как следует наших доморощенных морганистов.

Надо запретить Агитпропу так своевольничать. Кто дал право самостоятельно решать такие вопросы? Кстати, кто у нас Агитпроп?

М.Суслов, поднявшись со стула:

– Я, товарищ Сталин.

Сталин:

– А чего же вы молчите? Вы разрешали ставить такой доклад?

– Нет, не разрешал. Я не занимался этим вопросом. Я был занят другими делами.

Сталин:

– Бросьте вы, мы все заняты многими другими делами. А порученное дело ведем и отвечаем за него…»

Карма – она существует. Как же все в жизни Шепилова повторялось, раз за разом. Мы еще не раз вернемся к этим «взрывам» и «крикам наболевшей души», к тому, что чаще всего Шепилов в таких ситуациях защищал не себя, а кого-то другого. А спасал его бог из машины.

В прошлой главе – Жуков, в данном случае – Сталин. Во-первых, в тот раз Шепилова он не наказал. Во-вторых, он его, скажем так, заметил – и удивился: давно не видел человека, кто гремит и грохочет, критикуя его самого. В третьих… неожиданно возникшие из этого весьма своеобразные отношения Сталина и Шепилова – отдельный разговор.

Итак, у нас теперь на руках почти вся картина того, что и как сказал Шепилов на заседании Президиума в июне 1957 года. Афоризм насчет «неграмотного человека» как был, так и остается под вопросом.

Но если он такого не говорил, то, значит, ему это приписали. И уже даже по прочитанным главам видно, что как минимум было кому приписывать.

Мы еще к этому вернемся; но пока что у нас – июнь 1957 года, и нашему герою предстоят события на грани ужаса и абсурда, выходящие за любые вообразимые рамки. События, которые, конечно, в разных книгах о Шепилове упоминаются, но всю картину их видишь только по его архиву, где они документированы с какой-то чудовищной точностью.

Книга вторая

От падения до заката

«Никита Сергеевич!»

Если одним словом описать то, что произошло с Шепиловым сразу после пленума, где он довольно неплохо держался, то это слово – свалился. Причем в двух смыслах.

Во-первых, в моральном.

Дело не в том, что он не сразу понял, что с ним произошло (замедленная реакция в таких случаях неизбежна). А в том, что в какой-то момент после пленума он поверил. Поверил в то, что совершил преступление.

Здесь мы не в