Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

Но все утомлены трудным переездом, всем хочется спать, а устроиться удобно нет возможности, опять ночь надо проводить сидя. Михаил Васильевич достал было свои подушки, но, прижатый с одного бока мадам Дурново, а с другого бока господином Дурново, решительно не может устроить свою ногу, а мадам Дурново растягивается на скамье, укладывает голову на подушку Михаила Васильевича, и тот окончательно лишается последних удобств, мучаясь с ногой, так как господин Дурново с сыном расположились тут же на полу. Мое положение было лучше: тыкаясь носом, часа два-три я поспал.

В шесть часов утра 24 апреля прибыли мы в Ниш, оставаясь почему-то долго на вокзале. Случилось же это потому, что в городе всего три извозчика. Идет мелкий дождь. Что же будет дальше? Ехали мы все-таки с терпением, надо бы и отдохнуть, а что ждет нас впереди? Наконец появляется полковник со своими офицерами, хватают наши вещи, кладут на извозчика, нас усаживают, дают извозчику адрес, и он нас увозит.

Город похож больше на большую деревню, дома маленькие, улицы широкие, невзрачно, да еще и ки́ша (дождь). Привозят нас к двухэтажному хорошему дому, на крыльце ожидает нас господин и говорит: «До́бродо́шли[28], мо́лим»[29] – и ведет в верхний этаж. Мы входим в небольшую спальню с двумя кроватями, они покрыты шелковым одеялом с шитьем, гора подушек, все в кружевах и шитье.

Мы приступаем к омовению, а Михаил Васильевич ложится на кровать и моментально засыпает. Хозяин же волнуется, не зная, как с нами быть: надо поить кофеем, а он спит уж целый час. Положение становилось неудобным, я зашумел, он проснулся и нас вводят в соседнюю комнату, гостиную, за ней другая – все к нашим услугам. На серебре, из отличной посуды, угощают нас кофеем. Хозяйка – сильная, крупная женщина – пытается говорить с нами по-французски, но ей трудно, все переходит на сербский, в результате же мы понимаем друг друга. Они, как и все население Ниша, ограблены, магазин разорен, украдено множество всяких товаров. Что осталось дома, это только остатки, и то они были запрятаны в скрытые места. Однако осталось всего много, полы сияют яркими коврами, во второй гостиной и стены затянуты ими.

Нам показывают целую кучу фотографий и рассказывают при этом, что вот это брат, он убит, так же как и другой, и вот это братья мужа, они все погибли. В Константинополе семья наших хозяев потеряла 11 человек, сами же они бежали в Италию, а оттуда переехали в Афины. Так прожили всю войну и теперь вернулись из Афин; живут тут всего месяца три после возвращения. Но ведь это были богачи, и теперь еще припрятано у них много, магазин опять наполняется. А каково-то селякам да беднякам приходится! Ведь все посевы на полях произведены бабами. Всю Сербию бабы вспахали и засеяли, всходы хороши, только киша донимает, как бы не погиб урожай. А киша так и льет, не обращая внимания на ворчание и ругань Михаила Васильевича.

Обедать и ужинать ходим мы в кафану, там собирается кое-кто из наших спутников и обязательный наш сочлен Смольянинов. У него тоже очень хорошее помещение у вдовы, она за ним ухаживает. Эта кафана – место свидания со Стаевичем, он приходит сюда справляться, хорошо ли нам, и сообщает о своих делах. Отъезд наш задерживается дня на три. Чтобы ехать в Княжевац[30], нужны автобусы, так как на этом пути железная дорога совершенно уничтожена, даже рельсы и шпалы сняты и увезены болгарами. Ну, что же делать, ждать – так будем ждать, может быть… может быть… и дождь угомонится, да и отдохнуть от нашего путешествия неплохо. Дни проходят в еде и сне. Едим специальность Ниша «кисло млеко» и сербское кушание чибакчичи – палочки из рубленной баранины, которые жарятся просто на железных палках, расположенных над углем. Очень вкусно и дешево. Знакомимся мы тут с паприкой, которая находится в каждой еде, от нее во рту пожар, а вкусно.

В городе смотреть почти не на что, только разрушенный болгарами мост в крепость, старую и непригодную для современной войны. Прекрасный мост из железа обрушился на середину реки; быстрая, насыщенная дождем река приволокла откуда-то пирамидальный тополь, зацепившийся за мост, а на него нагнало водой сучья, кусты, вода в них ревет, крутится вся желтая, грязная, шумная. На улицах грязь, дождь вздохнуть не дает. Все-таки мы пробрались к собору. Он новый, большой, пятиглавый, внутри пуст и беден, только видно, что строил его талантливый человек. Особенно интересны в нем хоры и всходы на них.

Рядом с собором мы заметили постройку, похожую на сарай, сбоку которого находится терасса, сильно ушедшая в землю, пожалуй, не меньше, чем на аршин. Мы спросили сторожа, и он рассказал нам, что это самая старинная в городе церковь, что ей много столетий и что видела она много всяческих мусульманских гонений. Мы сошли на терассу, открыли дверь, но и за ней нужно было спуститься по нескольким ступеням, чтобы попасть в церковь. Трогательное впечатление производит она своим бедным иконостасом, бедными образами и тьмой. Должно быть, нарочно строили его глубоко в земле, чтобы не бросался в глаза иноверцам, да и время заставило его уйти в землю.

[Во время турецкого] владычества эта церковь была запечатана, служба не производилась, и православные, собираясь во дворе церкви, молились с пастырем своим, для которого и было сооружено это седалище. Недалеко от него в углу забора заметили мы отставленными три или четыре деревянных бруса, как бы столбы от ворот, и действительно, оказалось, что это были ворота, сделанные из столбов, служивших туркам виселицами, на которых было удавлено в свое время много мучеников-сербов. Небогатая, но весьма выразительная иллюстрация той жизни, которая совершалась здесь. Недаром выковался здесь такой мужественный и стойкий народ, неисчислимыми жертвами и муками добившийся полной самостоятельности. Дай бог, чтобы твердость эта послужила ему для теснейшего слияния с его братьями-славянами, представляющими из себя цель для порабощения всеми, так называемыми цивилизованными народами. Со двора по нескольким ступеням мы спустились в глубину пасмурной старой-старой церкви. С трех сторон она представляет из себя галерею, отделенную от церкви тонкими столбами; на стенах и столбах галереи укреплены без особого порядка старые, бедные, сильно испорченные сыростью образа́.

Внутри церкви ничто не привлекает взора, все бедно, пасмурно, серо, опять малые образа – и та же порча, что-то унылое во всей обстановке. Только много-много лампад почти перед каждым образом обращают на себя внимание особенной красотой своих длинных,