Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

что было. Дурново, ехавшие с целым хозяйством, скоро устроили для себя чаепитие, но нам не предложили, а пить хотелось ужасно. Скрепя сердце, я попросил у них стакан чаю, которым поделился с Михаилом Васильевичем. Скоро все стали укладываться спать и все сладко уснули.

Вдруг среди ночи в соседнем помещении произошел шум. Был слышен женский голос, детский плач и мужская ругань. Все разом проснулись, офицеры быстро вышли, и все угомонились. Потом Стаевич объяснил нам, что только благодаря нашему присутствию оказалось возможным воспользоваться этой баржей. На днях только на ней вышел большой скандал из-за того, что офицеры заняли ее для своего ночлега: об этом узнали солдаты и захотели присоединиться к ним, офицеры не согласились и вышло побоище. То же могло случиться и в эту ночь, но, когда было узнано, что баржа занята русскими, которых сопровождают офицеры, дело обошлось мирно.

Перед отходом ко сну, гуляя во время дождя по палубе, я впервые увидал могучий Дунай и особенно многоводный благодаря весне и продолжительным дождям. Его мутные коричневые воды так и катили мимо нас на широком и далеком пространстве. Наш берег – незначительно возвышенный, противоположный – низкий, шириной же Дунай в этом месте, как Волга в Нижнем.

Наутро у пристани оказалось несколько сот человек солдат, неизвестно где ночевавших. Пароход «Карагеоргий» прибыл вовремя, с него сходило множество людей, в то время как пасажиры с берега стремились попасть на него. Образовался настоящий людской водоворот. Одни сходили, другие напирали на них. Ничего не оставалось делать нам, как перебраться на пароход, по специально для нас положенной доске с нашей баржи, к которой он пристал. И вот по этой зыбкой переправе, высоко над водой, без всякой опоры, пошел Михаил Васильевич. Я отвернулся – если упадет, все равно я помочь не могу. Но, слава богу, переход обошелся благополучно.

За Михаилом Васильевичем пошел маленький, неловкий, горбатый Смольянинов, но с ним разговор вышел простой: как только солдаты, охранявшие этот путь, смогли достать его руками, они взяли его как ребенка – и наш бородатый Сенатор только мелькнул в воздухе и оказался на пароходе. Я перебирался с жутью в сердце, никогда не любил таких экспериментов. Но ничего не поделаешь – на людях и смерть красна. Всем пришлось проделать этот путь и, слава богу, благополучно. На пароходе из-за коек вышло недоразумение. Они все были запроданы, но наши офицеры устроили дело так, что, придя к нам, указали места и сказали, что они наши и никто беспокоить нас не будет, что и оказалось в действительности. Мы только вернули деньги тем, кто раньше нас купил эти места. Таким способом нам было оказано исключительное внимание. Русские не могли ехать без коек, а сербы должны уступить им свои. Такой смысл носило разрешение этого вопроса.

Пароход этот еще недавно был австрийский, а теперь носил имя «Карагеоргий». Всюду на пароходе видны немецкие и венгерские надписи. Неужели и вправду, что нет больше Австрии? Что за диво такое случилось? А пароход благоустроенный, большой, красивый, весь битком набит сербскими солдатами. Едут они с войны по домам. «Ти русс? А, добро, добро русс!» – смотрят ласково, приветливо. В ресторане все переполнено, сесть негде, а пришли мы, и тотчас же были уступлены нам места. Спрашиваем себе чаю. «Ти русс чай пьешь, пей наш српски[31] чай». И из-под стола показывается приземистая оплетенная бутыль и в стаканы льется «бело ви́но» несмотря на то, что еще раннее утро. Пошел в ход «српски чай», пошла беседа о России, о войне, о большевиках. Понимаем друг друга не свободно, но если говорить не быстро, то почти все понятно, и тебя понимают.

Пошел я в «некоторое место». Оно занято, надо обождать. Присаживаюсь рядом с солдатиком. «А, ты русс, я был с вашими в плену у немцев, выучился говорить по-русски, добры, много добры ребята, русс добрый». Кручу папиросу, табак действительно отличный. «Да что табак, вот, на». И передо мной такая же приземистая оплетенная бутыль. Солдат подносит горлышко к моему рту и говорит: «Пей, пей, вино доброе, мое вино, из дома везу». И вино льется и в рот, и в горло, и по одеже. «Пей! ви́но до́бро, своего сада». Ожидание мои приходят к концу, и я расстаюсь с милым, любящим русских солдатом, любящим потому, что был в плену вместе с нашими. Сошлись славянские души, полюбили друг друга. А потом много пришлось видеть таких же солдат, сошедшихся с русскими пленными, научившихся у них русскому языку и полюбивших Россию, не видав.

Извиваясь по изгибам могучей реки, пароход наш пробирается между гористыми ее берегами. Впечатление такое, будто плывешь по озеру, берега которого открывают тебе все новые перспективы, новые пейзажи, оторваться от них нет сил, до того все красиво. Но восприимчивость не бесконечна, утомляют эти беспрерывные перемены бесконечной красоты, а чистейший воздух клонит ко сну. Иду и ложусь. Проснувшись, узнаю, что часов в 9 вечера мы будем проходить «железные ворота». Это то место, где горы сдавили, сжали могучие воды Дуная, в этом месте он глубже ста саженей, но зато ширина не больше 40–50 саженей. Течение страшное. Машина с максимальным напряжением еле может осилить его. Взошла луна и осветила высокие, гористые берега; мягкий свет ее прерывался сквозь разодранные тучи. Пароход шел мимо румынских берегов, а дальше оба берега принадлежат теперь Сербии.

А давно ли была тут сплошная Австрия? А с исчезновением ее у новых хозяев по наследству завелся большой речной флот и даже военный. Даже не верится, что совершилась такая победа. Как-то маленькая Сербия переварит и усвоит плоды такого невероятного переворота? Ведь население и пространство увеличилось теперь в несколько раз против первоначальной Сербии. Как-то наладится жизнь в Югославии, населенной хотя и братскими племенами, но совершенно разной культуры? Найдется ли у них общий язык, чтобы обсуждать мирно свои нужды? Так прошел этот день, полный самых разнообразных впечатлений.

Вечером все наши сошлись в помещении, где были наши койки и расположились кто на них, а кто и просто на полу, и составился все тот же кружок. У молодой Дурново в руках опять гитара, пришли наши сербские офицеры со Стаевичем, да присоединились к нам еще два русских офицера, ехавшие из Афин в Белград. Незаметно полились русские песни и так же незаметно затихли, после чего все разбрелись на покой.

Наутро Дунай явился нам во всей своей необъятной широте. Он вырвался из теснивших его гор и залил необозримое пространство. Весна была в полном разгаре, и он еще