Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

Васильевичем в глазах позеленело, но торговаться не приходилось, так как все равно деваться было некуда. Жилищный вопрос стоял так, что молодым офицерам штаба Стаевича пришлось устроиться еще хуже, чем Сенатору.

Пойдя в приготовленные нам комнаты, я там не застал ни Михаила Васильевича, ни Клисича, а часы показывали уж 4 часа. С утра я ничего не ел. Бросив тут наши вещи, пошел я искать ресторан, где, по словам Клисича, находился Михаил Васильевич. Кое-как добрался я до главной улицы Милана Обреновича, спрашиваю, где «Гранд-Отель», говорят, надо идти километра полтора еще. Что делать, иду, но все напрасно, ресторана я не нашел, и по простой причине – на нем не было вывески, а спрашивать наскучило, тем больше, что сербы не понимали меня. Махнув рукой на «Гранд-Отель», зашел я в маленькую кафану и еле упросил, чтобы дали мне поесть. По белградским обычаям люди едят там от 12 и до 2 часов, а после проси не проси, умри хоть с голоду, в ресторанах ничего съедобного не остается, и могу сказать, что мне очень повезло, что в этой кафане нашлись объедки от обеда.

На обратном пути вижу: Михаил Васильевич уже франтом стоит у ворот парламента с Леонтовичем. Они направились в парламент, а я бросился домой, измученный этим самым отвратительным днем за всю нашу поездку. Прибежал я домой и повалился на кровать. От усталости не могу спать, вдруг слышу: тук-тук в дверь. Она открывается, и передо мной наш бедный, но верный Сенатор. Он говорит, что полтора часа искал наше жилище и еле нашел. Ведь прежде скажешь лакею адрес – ну, тебя у нужного подъезда и высадят; а теперь пришли времена – самому искать приходится. Еле бедняга добрался, да к тому же все дневные мучения перетерпеть нужно. Он усаживается и начинает рассказывать свою печальную эпопею по квартирному вопросу. Жаль стало мне старика, хотя он только на год старше меня. От таких чинов и такого положения – и вдруг секретный родильный приют.

А Михаил Васильевич, приехав в Белград, разом закрутился в среде парламентских деятелей. Уж седьмой час, а его все нет. Мы с Сенатором прождали его еще несколько времени, и голод заставил нас идти в тот ресторан, в котором [Сенатор] так позорно был покинут посольским кавасом. От нас ходьбы было туда всего минут десять. Рестораном это учреждение назвать было невозможно, это была просто грязная кафана под громким названием «Лондон». Вернувшись домой, я опять не застал Михаила Васильевича, он все еще не возвращался. Целый день я не видел его и, ложась спать, все думал, что вот-вот он вернется, но заснул и не слыхал его возвращения, и лишь на другой день узнал об его похождениях. Отправляясь утром с Охотниковой, он решил, что еще рано идти к Пилехину, а потому лучше зайти в кафану и напиться кофе. Как это часто бывает, они попали в самое дорогое кафе. Здесь они стали обдумывать, что им делать дальше и, как это иногда бывает, случай выручил их.

Неизвестно по какой причине, но в эту раннюю пору и очень отдаленное от санатории место попал доктор Клисич. Заглянув в окно кафе, он увидал Михаила Васильевича и присоединился к ним. Сколько времени они провели тут, не знаю, но Михаил Васильевич обратил это кафе в свою штаб-квартиру. Клисич был отправлен к Генчичу устроить помещение для нас. Пока Клисич летал к Генчичу, пока вернулся, да пока они завтракали в кафе, мы с Сенатором жарились на берегу реки, охраняя всеобщий багаж. После завтрака Охотникова и Михаил Васильевич отправились к Пилехину, но он ничего сделать не мог. Посольство было переполнено беженцами, от которых надо было освободиться, так как со дня на день ожидался приезд назначенного парижским русским правительством посла Штрандмана. Правительство же это представлялось кн. Львовым, Сазоновым и другими. Получив отказ от Пилехина, Охотникова бросилась искать мужа и их компанию, которая тем временем уже как-то устроилась.

Михаил Васильевич вернулся в свою кафану, где его ожидал уже Клисич. Клисич был командирован к нам на берег, но в это время подвернулся Кишинский, и они оба отправились к нам. Пока я ехал на возу, Сенатор в компании Клисича и Кишинского присоединились к Михаилу Васильевичу. Клисич с ним отправились на нашу квартиру, а Смольянинов подвергся своей горькой доле, которая привела его в родильный приют. Пока Михаил Васильевич шел домой, я уже побывал там и ушел обедать, почему мы с ним разошлись. Придя домой, Михаил Васильевич переоделся и вместе с Клисичем отправился к парламенту, где я его и видел в обществе с Леонтовичем. Клисич же имел между депутатами несколько хороших знакомых, в том числе находился Марко Цемович, бывший раньше сербским консулом в Одессе, а потом при посольстве в Петербурге. Через него Михаил Васильевич перезнакомился с другими депутатами. Побывав в парламенте несколько времени, он отправился к Пилехину, к которому пришли и Охотниковы.

У Пилехина они пробыли часов до 11 вечера, не зная, что к 11 часам в городе гаснут все огни. Попав по дороге в полную тьму и не ознакомившись еще хорошенько с улицами, Михаил Васильевич хоть и взял правильное направление, но не заметил, как прошел мимо нашего жилища. Он шел и шел все прямо, пока не попал в городскую больницу, куда его завел какой-то спутник. Михаил Васильевич спрашивал санаторию, а тот понял – больницу. Во все время этого странствования шел сильный дождь, благодаря чему развелась страшная грязь. Больница же находилась на самом краю города минутах в 20 хода от нас. Дойдя до больницы, Михаил Васильевич каким-то чудом оказался в квартире врача, находившегося уже в кровати со своей супругой. Врач этот оказался евреем, говорившим по-русски. Чета эта приняла участие в положении Михаила Васильевича и, снабдив его коробкой спичек, указала ему дорогу. Благодаря таким скитаниям бедный Михаил Васильевич добрался восвояси лишь в первом часу ночи, промокший насквозь, башмаки же оказались в такой грязи и так мокры, что сушились потом целых три дня. Так началось наше жительство в Бео́граде, как зовут его сербы.

По своему расположению столица Сербии представляет из себя, кажется, самый нескладный город, какой когда-либо пришлось видеть. Она расположилась на слиянии Савы и Дуная и главным образом вдоль берега Савы, от которого самый город несколько отодвинулся, образовав бесконечно длинную главную улицу, составившуюся из нескольких. На мысу, находящемся при слиянии обеих рек и где находятся всевозможные развалившиеся и разрушенные остатки старой крепости, начинается городской парк Каммегдан. К нему примыкает улица Князя Михаила; эта довольно длинная улица переходит в «пиацу»[34], бесформенно удлиненную, представляющую из себя расширенную улицу Михаила. Пиаца в другом конце суживается и