Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

как кто-то оказывается убит, сражение прекращается, тело погибшего забирают в его деревню для погребальной церемонии, а сторона, которой удалось совершить убийство, устраивает собственное празднование. Этот промежуток времени, когда обе стороны совершают торжества, по умолчанию представляет собой перемирие: границу не нужно охранять, каждый может поучаствовать в церемонии своего племени. Существуют и дополнительные способы, позволяющие ограничить объем боевых действий: их участники охотно прекратят битву, если испортится погода или если их боевая раскраска будет смыта дождем; в ходе сражения делаются перерывы, чтобы перекусить и поговорить о своих деяниях в битве – как правило, в таких обсуждениях присутствует много похвальбы и преувеличений.

Структура подобных племенных войн идентична вендетте: обычно за время одного сражения погибает всего одна жертва, но за каждую жертву необходимо отомстить, что заблаговременно обуславливает возможность новых битв. При этом подходящей жертвой оказывается любой представитель группы противника. В фильме «Мертвые птицы» на территорию одного из племен совершает набег неприятельский отряд, убивающий на окраинном поле маленького мальчика. Полномасштабные боевые конфронтации между всеми взрослыми с каждой из сторон, как правило, завершаются вничью. Подобные боевые действия принимают облик балета, однако их участники демонстрируют полнейшую несостоятельность в убийстве неприятеля – более эффективным оказывается нападение на отрезанных от товарищей и слабых представителей племени соперника. Данная картина характерна для племенных войн в целом [Divale 1973; Keeley 1996]. Помимо полномасштабных боевых столкновений, племена также совершают набеги, пытаясь застать врасплох жителей какой-нибудь деревни, особенно когда ее воины находятся где-то в другом месте, или могут устраивать засады. Когда участники племенных войн обладают преимуществом над беззащитными противниками, последних зачастую убивают. Лоуренс Кили приводит многочисленные случаи из военной практики индейских племен Северной Америки, которые нападали на поселения как других индейцев, так и белых европейцев. Самые значительные случаи насилия происходят там, где силы противоборствующих сторон крайне неравны[2].

Но если драматический образ бойцов настолько не соответствует действительности, то почему он никуда не девается? Отчасти так происходит благодаря тому, что насилие стало частью сферы развлечений (включая его спортивную версию), где умело удается инсценировать его образ, удовлетворяющий представления о драматизме. То же самое происходит и в повседневных разговорах, являющихся драматическими мини-постановками, в которых мы рассказываем истории о себе или о других людях; привлекательность разговора заключается не в полнейшей правдивости обсуждаемого, а в том, что он служит способом привлечь внимание и развлечься. Именно по этим причинам у нас, как правило, отсутствует терминологический аппарат для точного описания поединков. Когда мы говорим о драках, в которых участвовали сами, присутствует непреодолимое устремление впасть в стереотипы, изображая себя храбрым, умелым и равным по силам с крепким противником. И наоборот: в победе над боязливым и неумелым соперником – а тем более в бегстве от него – нет никакой доблести. Разумеется, существует особая разновидность риторики, когда противника оскорбительно называют трусом. Обычно ее использование означает, что нападение противника оказалось успешным, поскольку оно было неожиданным и коварным, а поединок не был честным, – либо же такая риторика оказывается духоподъемным бахвальством: мы победим, когда встретимся с ним лицом к лицу. Солдаты, которые бывали в сражениях и непосредственно сталкивались с неприятелем, в своих рассказах, как правило, признают мужество противника. В то же время враг, находящийся на более отдаленных участках боевых действий, не пользуется уважением, а солдаты, которые располагаются в тылу, и уж тем более гражданские лица в своей обычной среде выражают к врагу пренебрежение [Stouffer et al. 1949: 158–165]. На самом же деле поведение в бою, как и в случае с другими разновидностями поединков, обычно наполнено совершенным страхом – именно поэтому солдаты на передовой заодно занимаются мифотворчеством не только о себе, но и о противнике. Вот почему необходимо задействовать прямые свидетельства того, как люди ведут себя в конфликтных ситуациях, а не полагаться на то, что они об этом говорят.

Ключевая реальность: конфронтационная напряженность

В самом начале этой главы было приведено описание драки между крутыми парнями из Бостона, которая не имела особых последствий. Наиболее простая интерпретация этого инцидента заключается в том, что участников поединка охватывает страх или по меньшей мере высокая напряженность, как только конфронтация доходит до того момента, где начинается насилие. Это состояние мы будем называть напряженностью/страхом – оно представляет собой коллективный настрой взаимодействия, характерный для всех сторон насильственной стычки и задающий поведение всех ее участников несколькими типичными способами.

Данный эмоциональный паттерн обнаруживается, когда мы наблюдаем реальную картину схватки и пытаемся проанализировать невербальные выражения ее участников. Возьмем для примера пару снимков, сделанных в ходе палестино-израильского конфликта. На одном из них, опубликованном агентством Reuters в октябре 2000 года, палестинские повстанцы ведут бой с израильтянами в районе Газы – из всех присутствующих на снимке палестинцев только один стреляет из автомата, а остальные одиннадцать пытаются укрыться. На другом фото (опубликовано Associated Press/World Wide Photos в 2002 году) два палестинских боевика стреляют из автоматов в отсутствующих на снимке израильских солдат – лица и позы этих двоих выдают напряженность. И в том и в другом случае мы видим людей, оказавшихся под огнем, и некоторые из их действий можно назвать храбрыми. Тем не менее их позы и мимика демонстрируют страх и желание прижаться к земле, и даже те, кто активно ведет огонь, находятся в напряженном и неестественном состоянии. На еще одном характерном фото (опубликовано AP/World Wide Photos) изображена группа полицейского спецназа, которая осторожно приближается к месту, где находится вооруженный человек, захвативший заложников в ресторане в Беркли (Калифорния) в 1990 году. И по численности, и по вооружению спецназовцы превосходят преступника, но стоит обратить внимание на их позы – крадущиеся, медленные, осторожные, как будто они толкают свои неподатливые тела вперед исключительно усилием воли.

Наконец, обратимся к одному фотоснимку, на котором представлены выражения лиц крупным планом – несколько палестинских мальчиков во время интифады бросают камни в израильский танк (опубликовано Reuters в 2002 году). Фактически в них никто не стреляет, а их действия, по сути, являются бравадой, но все они охвачены эмоциями конфронтации. У мальчика на переднем плане снимка проявляются классические признаки страха: брови подняты и сведены вместе, по центру лба дугой проходят морщины, верхние веки подняты, а нижние напряжены, рот открыт, губы слегка натянуты [Экман, Фризен 2022: 41]. Похожее выражение лица мы видим и у мальчика, бросающего камень: храбрость – это не отсутствие страха, а способность действовать даже в состоянии страха. Остальные мальчики прижимаются к земле или пригибаются с разной степенью напряженности.

Все происходящее в