Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

она и импонировала правоведу Аксакову. Он с гордостью писал, что комиссия Гагарина работала не только с отчетными документами, как другие ревизии. Напротив, прямо в присутственном месте поднимались все текущие «дела, бумаги, производства за три года»[224]. Польза от подобных действий виделась Аксакову в том, что местные чиновники сразу могли понять, как исправить свои упущения, а сенатор получал данные о том, где требуется изменение закона. Именно так, в представлении правоведов, должно было осуществляться правильное принуждение к исполнению законов и исправлению нарушений. Исследовавший карьерные траектории правоведов Р. Уортман отмечал, что ревизии были единственным служебным занятием, которое приносило выпускникам Училища удовлетворение[225]. Как мы видим на примере Аксакова, причины этого ясны: правоведы получали возможность реализовать свою миссию и восстановить законный порядок, возвысив закон и «правду». Современные Аксакову практики ревизоров противопоставлялись негласной деятельности политической полиции, также следившей за законностью и порядком со времени учреждения Третьего отделения в 1826 году[226].

Но энтузиазм и серьезность ревизоров натолкнулись на «пренаивные», как писал Аксаков, отговорки проверяемых чиновников. Они как будто ничего и не стыдились и всему находили простые оправдания. Чаще всего ревизор фиксировал в своем отчете, что чиновники перекладывали ответственность за нарушения на своих уже отсутствующих коллег. Так, в уездном суде козлом отпущения оказался столоначальник Никитин: «Все беспорядки за прежнее время приписывают они бывшему столоначальнику Никитину, отданному за дурное поведение в солдаты»[227]. Этого же Никитина вспомнили сослуживцы и тогда, когда Аксаков обнаружил отсутствие дел в архиве уездного суда:

Причины тому настоящим членам не известны, а всему виною поставляются: прежняя беспорядочность дел и беспечность столоначальников, из коих один, Никитин, отдан в солдаты[228].

В земском суде виноватым во всех нарушениях оказывался умерший столоначальник Федоров, причем нелепость[229] такой безответственности Аксаков передавал закавыченной им прямой речью членов суда:

дело… оказалось вовсе не доложенным присутствию, что земский суд приписывает вине бывшего столоначальника Федотова, «который, заложив оное в решенные дела, впал в болезнь и умер»[230].

В целом в отчете Аксакова сотрудники земского суда и стоящего над ним уездного суда представляли собой самое жалкое зрелище. Низший земский суд особенно поразил молодого столичного правоведа. В заключение своего отчета о ревизии он писал:

Недостаток участия к службе, плохое знание законов, непонимание важности своих обязанностей делают членов Земского суда совершенно к должности приставов не способными. Что касается до исправника, то хотя у него есть много усердия, и он более всех работает, но ряд несчастий поразивших Земский суд, в лице столоначальников Кумакова, Федотова и Федорова, не сдавших свои дела, пьяные канцелярские служители, оставление архива без разбора, чрезвычайно затрудняют его и запутывают более и более, несмотря на прилежное сотрудничество непременного члена Шарапова. Почему я полагал бы назначить комиссию для приведения старых дел в порядок. И частыми ревизиями и строгим наблюдением содержать ведение книг и отчетности по делопроизводству в порядке[231].

Если для устранения недостатков в работе низшего суда Аксаков полагал достаточной мерой усиление мер контроля, то для более высокой инстанции, уездного суда, требовались иные меры. Проблемы уездного суда были также связаны с кадрами, но тут исправить ситуацию одними проверками было невозможно. Так, например, судья Копытовский был вполне готов к проверкам. Аксаков констатировал, что судья

радеет не для общей пользы в делах службы, нежели о собственной чистке. Для чего часто недобросовестно отсылает он такие дела назад, которые необходимо должны были быть приняты, и это потому что б к концу года можно было показать меньшее число нумеров. В этом он сам мне сознавался и письменно, и словесно[232].

Все остальные судебные чиновники, за редким исключением, по разным причинам не были способны к исполнению возложенных на них обязанностей. Судебные заседатели от сословий,

как люди не опытные и не знающие, подчинены влиянию судьи. Секретарь человек молодой с малыми способностями и совершенно не сведущий. …Столоначальник гражданский Алексеев человек способный и усердный, но он, будучи один и не имея способного писца, мало успевает. Должность уголовного столоначальника остается пока праздной, заменить его некем. Писцы же большею частью нетрезвого поведения, совершенно безграмотны и ленивы. Ни один из них не годится в помощники столоначальникам[233].

Совсем другой вид имел суд в воображаемой губернской уголовной палате в пьесе. В нем как будто целенаправленно драматургом Аксаковым были исправлены все недостатки судопроизводства, вскрытые ревизором Аксаковым в далеких астраханских судах. Никто из судебных служителей не показан пьяным или неспособным к службе. Дела идут настолько хорошо, что председатель не стесняется поделиться с коллегами фантазией о том, что сам император мог бы посетить палату. К его возможному визиту нужно только подновить портрет в соответствии с изменениями царской наружности – подрисовать монарху усы.

Аксаков показывал, что порядок в Палате был результатом постоянных забот хорошего и сведущего секретаря, которого как раз не было в суде в Астрахани. Можно сказать, что секретарь в «Судебных сценах» – настоящий мотор работы судебной палаты, по сути, воплощенный замысел Сперанского: знающий Свод и благовоспитанный делопроизводитель-правовед направляет в правильное русло решения малосведущих судей. Именно так, на первый взгляд, и работает суд в пьесе Аксакова.

Композиционно пьеса построена вокруг работы судей в присутствии, которая начинается тогда, когда во втором действии приехавший первым судья переодевается в судейский мундир. В последнем явлении все судьи, снова переодевшись, покидают суд. Но еще до того, как судьи пожалуют в суд и облачатся в мундиры, в первом явлении драматург показывает зрителями настоящие ключевые фигуры судебного процесса, без которых судопроизводства не было бы. Это секретарь, который готовит все решения суда и ведет его работу, и арестанты, приведенные для оглашения приговора еще утром и ожидающие своей участи. «Три человека, да две женщины, одна с ребенком», – докладывает секретарю вахмистр. Все дальнейшее действие происходит на фоне ожидания арестантов, приговоры им будут оглашены только в конце пьесы. Секретарь, студент юридического факультета, который готовит все приговоры и вписывает наказания карандашом, не без сочувствия говорит приведшему арестантов вахмистру: «Ну, пусть ждут, делать нечего…»[234].

Приговоры, подготовленные секретарем, не могли выноситься без заседателей от дворян и купцов, возглавляемых председателем. Со второго действия они по очереди появляются на сцене, переодеваются в мундиры и начинают свою работу, заключающуюся в том, чтобы подписывать подготовленные приговоры и заполнять журналы. Рутинные разговоры прерываются неожиданным визитом помещика Жомова, дело которого должен решить суд.