Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

оставил комментария по поводу данного предложения, поскольку оно вполне согласовалось с соответствующей статьей Свода законов, которая предписывала в случае неясности законов обращаться к вышестоящей власти.

Однако стройная схема, при которой судья должен был либо применять закон, либо обращаться за решением к высшей власти, все равно могла дать сбой. Аксаков предвидел ситуацию, когда следствие не располагало доказательствами против «подсудимого, по-видимому виновного», в совершении описанного в законе преступления. Выпускник-правовед считал, что при недостатке доказательств виновности было бы правильно освободить «преступника», но решение должно приниматься в зависимости «от того – нарушается ли тем общественная безопасность или нет».

И везде, где смягчение ради причин уважительных или милостивое толкование двусмысленного закона не нарушает правомерности и общественной безопасности, везде судья должен в законных пределах руководствоваться мудрыми правилами правосудного сострадания[194].

«А упомянутая выше объективная сила (закона. – Т. Б.)?» – возражал преподаватель, отчеркнув последнюю фразу в приведенной цитате[195]. Под объективной силой имелось в виду требование следовать букве закона, с которого Аксаков начинал свое рассуждение. Действительно, до этого Аксаков порицал опасный субъективизм судьи и настаивал на том, что в его лице право действует именно как «объективная сила». Теперь он предлагал сострадать и никак не прописывал критерии нарушения «общественной безопасности».

Как видим, в голове выпускника-правоведа сложилась довольно эклектическая картина будущего служения закону и правде. Особо интересна та высокая роль, которую Аксаков отводил суду как «объективной силе» правосудия. Отвергая опасный субъективизм судьи, на деле Аксаков не только доверял судье финальное решение об оценке «общественной безопасности». Он выказывал уверенность в том, что суд может судить за преступления, неизвестные закону, и обращаться к Верховной власти с необходимостью изменять существующие законы в соответствии с «общественным сознанием».

Признавая такие большие полномочия за судьями, Аксаков решительно критиковал действующий в Европе суд присяжных и открытый состязательный процесс с участием защиты. В глазах Аксакова такие формы судопроизводства, применяемые на Западе, были крайне нежелательны в России. Особенно он возражал против института судебной защиты, на службе которой адвокат

натягивает все свое остроумие на изобретение уловок и софизмов, чтобы с честью и с блеском отстоять подсудимого: между тем, как здесь должна действовать чисто объективная сила: непричастная субъективным интересам, объективная сила, которой не следует оставаться в пассивных отношениях к частному, постороннему лицу[196].

Как видим, адвокат для Аксакова был воплощением субъективного интереса подсудимого, а любой субъективный интерес должен был быть побежден объективной силой, четко изложенной в законе или ощущаемой при помощи коллективного «чувства правосудия».

Аксаков признавал, что, естественно, спор о виновности подсудимого мог возникнуть и за закрытыми дверями суда, однако считал, что он должен был решиться традиционным путем – на основании фактов и их профессиональной оценки судьями:

Конечно, и в самом суде могут возникнуть споры, один член будет защищать подсудимого, другой обвинять, но они делают это не ex officio, а основываясь на фактах, по убеждению, и как избранные представители правосудия, – по праву. Спор их должен быть разрешен или большинством голосов, или высшим правительственным местом, или Верховною властью. У нас в России нет адвокатов, и в процессах Петра Великого сказано, что они своим глагольствованием только затрудняют ход дела[197].

Так же решительно молодой Аксаков выступал против гласного состязательного суда, отстаивая достоинства письменного судопроизводства:

но письменное зато… заключает в себе то преимущество, что предавая факты бумаге, сохраняет верное свидетельство и доказательство всех подробностей дела, которые при словесном могли бы забыться[198].

Несколько односторонние суждения выпускника-правоведа Аксакова о распространенной на Западе форме состязательного суда показались преподавателю легковесными. Он написал на полях, что выпускник сосредоточил внимание только на ее «темной стороне».

Несмотря на критические комментарии преподавателя и предложение инспектора внести исправления, сочинение Аксакова получило высокую оценку. В нем отражался общий дух самодержавной законности николаевского царствования, усилить который с помощью самых достойных и надежных чиновников из родовитых дворян должно было Училище правоведения. Ключевыми рабочими принципами этой законности было точное исполнение закона невзирая на лица и декларируемый отказ от «субъективных воззрений». Легитимность всей системе правосудия придавала Верховная власть – то есть власть императора и учрежденных ею высших государственных органов. От Верховной власти исходили законы, на строгом основании которых судили судьи; она же должна была рассеять все возможные затруднения судьи.

При этом воспитанный служить интересам правды правовед Аксаков считал, что судьи сами могут определить общественную опасность тех или иных явлений жизни, оскорбляющих «чувства справедливости» подданных. Требование не выходить за рамки закона, по мнению выпускника-правоведа, можно было обойти, если существовала явная необходимость восстановить общественную справедливость. Нравственные суждения, следуя той же логике, могли ставиться рядом с законом в силу того, что защита правды самодержавного правления объявлялась ключевой задачей престола и подданных.

То, как юный Аксаков был готов выходить за рамки закона и действовать, руководствуясь представлениями о правде, справедливости и «общественной опасности» тех или иных явлений жизни, можно рассматривать как реализацию идей Сперанского о миссии «сословия правоведов». Однако уже через десять лет Аксаков разочаровался в возможности суда действительно служить целям «общественной справедливости». Свой опыт «служителя правды» он положил в основу сатирической пьесы, которую мы рассмотрим ниже, сопоставляя ее с другими источниками о его службе.

Аксаков как свидетель-следователь

Издательская и публицистическая деятельность И. С. Аксакова развернулась во всей полноте с 1852 года, после того как он вышел в отставку в 1851-м. Символическую точку в своей карьере чиновника Аксаков поставил, написав яркую сатирическую пьесу «Судебные сцены, или Присутственный день Уголовной палаты» (1853). К большому раздражению автора, она долгое время не пропускалась цензурой. Это может показаться странным, поскольку начиная с высочайше одобренного для постановки в 1836 году «Ревизора» Гоголя тема сатирического изображения чиновников заняла свою нишу в российской драматургии. Она уже не встречала того осуждения, которое описывал современник первых постановок: «…общий голос, слышавшийся по всем сторонам избранной публики, был: „это – невозможность, клевета и фарс“»[199]. Цензор Никитенко сокрушался по поводу одобрения «Ревизора»: «…многие полагали, что правительство напрасно одобряет эту пьесу, в которой оно так жестоко порицается»[200].

В пьесе Аксакова «Судебные сцены» цензоры видели важное отличие от других сатирических пьес о чиновниках[201]. Коллежский секретарь в отставке не ставил задачей карикатурное изображение бюрократии. Автор настаивал, что его пьеса должна была иметь «смысл обличительного современного документа», так как основывалась на его судейском опыте. Неудивительно, что ее первая публикация