Царские письма. Александр III – Мария Федоровна. Николай II – Александра Федоровна - Александр Николаевич Боханов

были покрыты чудными розами и везде в комнатах тоже, пахло отлично. После завтрака оставались все время на балконе, где курили и разговаривали и было так тепло, как в комнате, и даже старички нашли, что хорошо.

Из семейства были, кроме Ники, только Алексей, Николаша и Сергей Михайлович во фронте с батареею. Наш милый Александровский Дворец[244] был так весел и светел, прелесть, и так опять напомнило мне то счастливое, хорошее, чудное время, когда мы жили в нем тихо, спокойно, не имея еще больших забот и обязанностей. Мне всякий раз делается так невыразимо грустно и так переносишься в то давно и безвозвратно прошедшее время, но вместе с тем какое-то особенное чувство испытываешь, приятное и успокоительное.

В 3 часа я отправился обратно в Гатчину, а Ники в Петербург на свадьбу гусарского офицера Кириякова. Я гулял с Мишей и беби и катались на новой финляндской лодке, которую я купил на выставке в Вильманстранде, она идет замечательно скоро и легко.

Снег уже сошел совсем и все озеро чисто, а сегодня уже видна в некоторых местах свежая трава; фиалки цветут отлично и много лиловых цветов. Сегодня день серый, но просто тепло, 15 градусов в тени, и ходить было даже жарко. Ники поехал с утра в Петербург на артиллерийское учение. Завтракали мы с детьми и Николаем Михайловичем (дежурный).

Вчера собирались мы с Ники на охоту на тетеревей (так в тексте – А.Б.), но пошел проливной дождь и всю ночь так, что отказались. Сегодня опять хотели ехать, но с 9 часов вечера и до ½ 1 час. была сильнейшая гроза с проливным дождем и с ударами грома один за другим без перерыва; я давно не припомню такой сильной грозы, а в особенности так рано – 18 апреля.

Теперь наступила эпоха свадеб: Волкова и Свечиной была на днях; вчера Кириякова и Вельяминовой. На будущей неделе – Кочубея и Белосельской, Карагеоргиевича и Демидовой и кавалергарда Маннергейма с Араповой.

У детей Владимира, кажется, начинается краснуха; Андрей[245] уже в постели, а Елена тоже больна; впрочем, это можно было ожидать после болезни их матери. Надеюсь только, что они не завезли краснуху в Гатчину, так как все четверо были здесь в прошлое воскресенье. Владимир и Михень возвращаются из Шверина завтра.

19 апреля. Воскресенье.

Продолжаю письмо сегодня. Были с детьми у обедни, молился за вас троих отсутствующих от всего сердца. Дай Бог, опять нам быть всем вместе и видеть дорогого Жоржи совершенно здоровым, между нами, как, бывало, прежде, о какое было бы это счастье! Поздравляю от души с его рождением и радуюсь за него и за тебя, что проводите этот день вместе; грустно очень не быть с вами в этот день[246], но уезжать отсюда было мне невозможно, без Гирса и Вышнеградского[247] дела вести трудно, а тут как раз весьма важные дела набрались и не знаешь, как быть и что делать. Теперь кончаю, постараюсь писать еще по почте.

Крепко обнимаю, целую тебя, моя милая душка Минни, и детей тоже. Христос с вами, мои дорогие!

Твой верный друг Саша.

(ГАРФ. Ф. 642. Оп. 1. Д. 710. Л. 59–60 об.)

XIX

Гатчина. 21 апреля 1892 г.

Моя милая душка Минни! Сегодня не написать длинное письмо, много было бумаг и чтения и теперь уже 2 часа. Вчера, понедельник, день прошел обыкновенным образом.

Алексей завтракал у нас, а Ники отправился с утра в Петербург, и кажется, хочет остаться там до четверга, что он там делает, как проводит время я не знаю, а он, если его не спросить, сам ничего не говорит.

К чаю к 5 часам приехал сюрпризом (что я терпеть не могу) Владимир и остался обедать; рассказывал про Шверин, видел Императора Вильгельма, нашел его спокойным и любезным, как всегда. Погода там все время была холодная и зелени мало. В 6 часов Владимир пошел к себе, а я спал, так как порядочно устал, быв ночью на охоте и спал всего 3 часа.

Обедали в 8 часов и были: Владимир, Черевин, Кутузов, Озеров и Павлов (дежурный). В ¼ 10 Владимир уехал, а я зашел к детям и занимался.

На охоте в воскресенье мы поехали с Алексеем и Ники все в разные места и шалаши и убили: я 7 тетеревов, Ники 8, Алексей 4. В ½ 6 вернулись, была закуска и кофе, а в ½ 7 легли спать.

Получил вчера письмо из Парижа от Toria[248]. Она пишет, что они были два дня в Cannеs, два дня у королевы в Hyeres; a horrid ugly place, we did’nt like it at all[249]. Про их приезд в Данию она пишет, что они в отчаянии, если не попадут туда: we are in despair about it as Amama wont let us come and not be present at the fetes (which of course we could’nt) so we do’nt know what to do[250]. Дальше она пишет: if only you could stay on a little after, perhaps we might come out and see you all, how nice that would be and how awful if we just missed you![251]

Так, что все-таки есть еще маленькая надежда, что Alix приедет. Действительно, но это было бы непростительно и даже преступно не приехать на золотую свадьбу своих родителей, не так часто это случается и Alix сама может жестоко раскаиваться потом, что не была, но будет поздно[252]. Как будто нельзя приехать и жить у родителей, не принимая, конечно, участия во всех праздниках.

Я вижу, что пишу отвратительно, но спешу, а пальцы не слушаются. Все еще нет письма твоего из Абас-Тумана, и приходится довольствоваться одними депешами, но и они доставляют мне большое удовольствие и радость.

Обнимаю и целую тебя, моя милая душка Минни, от всей души; целую Жоржи и Ксению. Всем мой поклон. Христос с вами мои дорогие.

Твой верный друг Саша.

(ГАРФ. Ф. 642. Оп. 1. Д. 710. Л. 62–63 об.)

XX

Гатчина.23 апреля 1892 г. Четверг.

Моя милая душка Минни! Наконец, получил твое письмо из Абас-Тумана. Я ждал его с большим нетерпением и страшно благодарю за него; такое длинное и интересное и оно доставило мне огромное удовольствие. Я вижу, что путешествие было довольно утомительно в колясках, и сидеть так долго очень скучно, а в особенности еще в скверную погоду и холод. Но теперь