Царские письма. Александр III – Мария Федоровна. Николай II – Александра Федоровна - Александр Николаевич Боханов

В 3 часа поехали с Ники в Аничков смотреть всю Сибирскую коллекцию вещей, привезенную из его путешествия; она разложена в комнатах бедного В.В. Зиновьева[232].

Оттуда Ники отправился хлыщить, а я заехал к тете Сани, которую застал лежащей в розовой комнате в полутьме на диване, весьма неудобном, с каким-то белым чепчиком на голове. Несмотря на все это, она была очень в духе, много говорила, хотя и жаловалась на здоровье. Потом я поехал домой, и на набережной была такая масса народу и экипажей, как положительно я в Петербурге ничего подобного не видел. Экипажи ехали в два ряда и все время шагом; к счастью, я мог проехать рысью посередине. Пешеходов такое множество, что ни одного пустого места не было, а просто сплошная стена. Я подумал о Ксении, как бы она наслаждалась прохлыщить по набережной в такой день!

В ½ 5 я пригласил Елену с мужем[233] пить чай, она никогда не видала наших комнат и очень просила показать ей и пришла в такой телячий восторг и от комнат, и от картин, и от идеального вида. Действительно, освещение вечернего солнца и вид Невы были восхитительны.

В ½ 6 уехали, а я поспал. В 7 часов обедали с Ники, Сандро и Сергеем, а в 8 ¼ они поехали в балет, а я принялся за свои бумаги и к 1 часу ночи кончил все и сел писать тебе это письмо, но мало интересного, о чем писать. От Владимира получил телеграмму из Шверина[234], там тоже не тепло; он пишет, что Фридрих и Анастасия не будут к похоронам[235]. Что Фридрих не приезжает – это не удивительно с его здоровьем, но что Анастасия не может потрудиться приехать, это более чем странно.

Миша и Ольга просили пригласить гостей в Гатчину на воскресенье. Владимировичи ночевали там и Елена Владимировна[236] и Соня Шереметева тоже.

Скучно здесь, в Петербурге, так и тянет обратно в милую Гатчину, так странно мне жить в Зимнем Дворце; все кажется, что это в путешествии и совсем нет чувства, что дома, хотя я очень люблю эти комнаты и они действительно чудные, а все-таки моя маленькая комнатка в Аничкове куда как лучше для меня. Надеюсь, что погода на Военно-Грузинской дороге была хороша и что вы могли любоваться видами гор и в особенности Казбеком. Интересно знать, какое впечатление сделал Кавказ на Ксению и мадемуазель Escaill[237].

Теперь пора кончить, уже прошло 2 часа, и пора есть простоквашу и ложиться спать. Еще раз благодарю от всего сердца за милейшее письмо. Целую Ксению и Жоржи, и поклон дяде Мише. От всей души обнимаю тебя, моя милая душка Минни! Христос с вами мои душки!

Твой верный друг Саша.

(ГАРФ. Ф. 642. Оп 1.Д. 710. Л. 48–49 об.)

XVI

Гатчина. 14 апреля 1892 г.

Моя милая душка Минни!

Вот опять я в нашей милой Гатчине и ты не можешь себе представить, до чего я рад и как наслаждаюсь вырваться из этого кошмаричного Петербурга. Я приехал вчера сюда в 3 ½ часа; Миша и беби встретили меня на лестнице и мы сейчас же отправились гулять втроем; я наслаждался, погода отличная, теплая, воздух чистый и главное – тишина и нет этой несносной городской суеты!

Я пил чай один, а обедал с Черевиным, Кутузовым, Белосельским и Озеровым[238]. Ники остался в Петербурге на 3 дня еще и приглашен вчера в Царское Село к Гусарам на карусель, а завтра тоже в Царское Село на спектакль любителей в Стрелковом батальоне Императорской Фамилии.

Бедного Гирса я не мог видеть, он слишком еще слаб, чтобы принимать, но, Слава Богу, поправляется, хотя и медленно. Вчера в Петербурге принимали депутацию от французского общества «Друзей России», которые поднесли доску с гербами всей нашей фамилии, отличная работа: серебро с эмалью. Я их пригласил посмотреть парад и потом на большой завтрак, и они были в восторге от всего.

Парад Лейб-Гренадер перед Зимним Дворцом был отличный, были тоже Уральские казаки и Ники был в их форме, малиновом мундире. Большой завтрак был в концертной зале; князь Трубецко[239] сидел против меня как обер-гофмаршал и я ему передал новости о твоем путешествии. Стюрлер, как нарочно, сидел рядом с Глинкой[240], но был приличен. Из семейства были только Алексей, Николаша, Георгий, Сандро и Ежен. Старички после завтрака обступили меня, чтобы передать их сожаление о твоем отсутствии и что без дам праздник плохой!

Ники обедает сегодня у Черевина, который, кстати, вчера был не в духе и прескучный за обедом, да и все общество небольшое, но прескучное, так что сегодня я воздержался кого-либо приглашать, а была закуска у меня в кабинете и я ел один. В подобных случаях страшно недостает хотя собаки; все же не так одиноко себя чувствуешь и я с таким отчаянием вспоминаю моего верного, милого Камчатку, который никогда меня не оставлял и всюду был со мной; никогда не забуду эту чудную и единственную собаку! У меня опять слезы на глазах, вспоминая про Камчатку, ведь это глупо, малодушие, а что же делать – оно все-таки так! Разве из людей у меня есть хоть один бескорыстный друг; нет и быть не может, а пёс может быть и Камчатка был такой.

Сегодня завтракал с Мишей и беби втроем, а потом они были у меня в кабинете и смотрели картинки. Это такая радость и утешение иметь их при себе, и они так милы со мной и вовсе мне не мешают. В 3 часа мы поехали с Мишей верхом, воспользовавшись отличной погодой, и сделали прогулку в 1 ½ часа, а потом еще гуляли пешком.

Беби принесла мне утром фиалки, они чудно пахнут; как жаль, что ты не можешь ими наслаждаться, да и вообще, что уехала как раз в лучшее время года для Гатчины и так пусто и грустно без тебя, моя милая душка Минни, я был в твоих комнатах, был и в спальне, так все тихо, пусто, помолился перед нашими образами у постели и грустный вернулся к себе!

А у вас теперь радость свидания с милым Жоржи и воображаю, как вы наслаждаетесь вместе! От всего сердца обнимаю тебя, моя милая душка Минни, и радуюсь искренно за тебя. Христос с вами, мои дорогие.

Твой верный друг Саша.

(ГАРФ. Ф. 642.