Под красно-золотым знаменем. Осада Балера - Сатурнино Мартин Сересо

Американский корабль «Йорктаун»

Невозможно передать эффект, который такой уход произвел на наши умы. Даже если бы я попытался это сделать, я не смог бы найти подходящих слов. Пусть кто-нибудь вообразит отчаяние, которое мы испытали, уныние, которое тяготило нас, как свинец, и он поймет те трудности, с которыми я теперь столкнулся, пытаясь реанимировать дух своих солдат.

Этим кораблем был американский «Йорктаун». Его миссия заключалась в том, чтобы спасти нас, но вместо этого он ушел, оставив жертвами ярости врага четырнадцать рядовых и одного офицера, которые под защитой его мощных орудий и с пулеметом Гатлинга сумели высадиться к месту своей гибели.

Как мы впоследствии узнали, не осталось никого, кто мог бы рассказать их историю.****

Их Гатлинг и винтовки стали добычей тагалогов, которые, хорошо окопавшись вдоль реки и находясь в выгодном положении, несомненно застали американцев врасплох и быстро одержали победу.

Пушечные выстрелы после полудня были направлены против старого укрепления, расположенного в устье реки, где осаждающие надежно укрылись.

Позвольте мне теперь еще раз описать очень плохие условия, в которых находился отряд в Балере. Легкость, с которой его можно было отрезать, была очевидна и печально известна, когда нас отправили туда. Было также очевидно, что, учитывая его малочисленность, он ничего не мог сделать для умиротворения территории. С какой целью его там содержали, обреченного на бесполезную жертву?

Признаюсь в своей тупости, но пока не могу понять это. Я не пытаюсь никого обвинять и делаю этот вывод со всем должным уважением. Но, в конце концов, учитывая те большие страдания, которые мы там пережили, я считаю, что имею определенное право на это. Простите за отступление, я продолжаю. За очень короткое время, задействовав все ресурсы моего скудного красноречия, я смог успокоить других и даже себя, утверждая, что это всего лишь вопрос отсрочки нашего спасения на несколько дней. На корабле не оказалось достаточно сил, чтобы высадка прошла успешно и его обязательно отправят обратно.

Все это казалось очень естественным. Тогда мы не знали, что случилось с пятнадцатью членами его команды и думали, что на самом деле это не было отказом от спасательной миссии, которая, несомненно, привела его сюда.

Мы не знали государственной принадлежности корабля, хотя предположили, что это испанец. Даже если бы знали это и знали о его неудаче при высадке, возвращение корабля казалось нам несомненным, хотя бы с целью отомстить.

В тот же вечер, 13 апреля, над окопами врага появилось Североамериканское знамя (очевидно, захваченное у людей с «Йорктауна», но тогда это было необъяснимо для нас) и к нам прислали какого-то человека в матросской форме, который, подойдя, спросил, говорит ли кто-нибудь из нас по-французски.

Как только солдаты увидели его, они стали заявлять, что это капитан Ольмедо. Он показался мне им тоже и заметив, что его приняли за Ольмедо (вероятно, он его знал), притворился, говоря тарабарщину, что капитан американского корабля, стоящего на рейде, предоставил судно для доставки нас в Испанию, так как мир между двумя странами был подписан. Я ответил, что все понял и он может уйти, это не нужно было повторять – он показал своей скоростью, как прекрасно понимает наш язык.

С того дня возник настоящий розарий флагов перемирия из окопов врага. Мы отказались принять их, угрожая открыть огонь, в то время как они, укрываясь, кричали, что мы должны принять письмо, которое они представляли, как «ваша свобода, которую предлагает город Балер».

Наконец, однажды днем они прислали к нам маленького мальчика, которому могло быть лет шесть. Один, два, три раза он выходил с этим письмом в одной руке и белым флагом в другой. Мы заставляли его вернуться и, когда он снова попытался подойти к нам, один из лучших стрелков отряда спросил меня: «Хотите, я выбью письмо из его руки?» «Да, – сказал я – но будьте осторожны, чтобы не ранить его.» « Не бойтесь», – ответил он. Прозвучал выстрел и письмо полетело по воздуху, словно под действием магического искусства. Мальчишка исчез с криком и инциденту был положен конец, как и розарию.

Трудно представить, как мы теперь считали часы после инцидента с «Йорктауном», ожидали и наблюдали, невыносимое возбуждение охватило нас. По прошествии нескольких дней, даже с учетом всех препятствий, их было уже более чем достаточно не только для перехода в столицу архипелага и обратно, но и для плавания вокруг острова и я снова столкнулся с необходимостью еще раз убеждать всех ждать, изобретая новые причины, которые могли бы дать объяснение задержке. Делать было нечего. Я должен быть первым, кто пришел в себя и именно я снова утешал своих солдат. Я упражнял свое воображение в поиске или изобретении какого-нибудь предлога, который продлил бы надежду, ради которой мы жили, которая казалась бы подлинной, и которая, успокаивая моих людей, также удовлетворила бы и оживляла меня.

Вот аргумент, которым на этот раз вдохновил меня Бог, и словами, которыми мне удалось преодолеть затруднение. «Послушайте, – говорил я, – в борьбе, которую мы ведем против Соединенных Штатов, в чем не сомневаюсь, мы одерживаем верх; а если нет, то где мы были бы, что стало бы с нами к этому времени? Но эта борьба должна быть жесткой, длительной, потому что она ведется с самой могущественной нацией и, поскольку на Филиппинах недостаточно сил, чтобы выделить хоть сколько-нибудь для нашего спасения, поскольку они нужны для противостояния американцам и тагалогам, очевидно, что мы должны дождаться прибытия подкрепления с полуострова (Иберийского – прим. переводчика). Они должны быть уже в пути. Пока мы их ждем, давайте исполним свой долг там, где мы оказались по воле судьбы. Сдаться сейчас, когда мы ясно увидели, что нас не забыли, значило бы уничтожить одним махом месяцы достойных дел и невзгод, которые мы перенесли».

Тем временем была предпринята попытка поджарить нас. В ночь на 20 апреля часовой в ризнице выстрелил. Я побежал узнать, что происходит. Часовой сообщил, что выстрелил во что-то движущееся, судя по размеру, слишком большое для собаки, но могло быть маленьким карабао. Он предполагал, что карабао ранен и остался на том же месте, где он стрелял по нему, потому что время от времени было видно, как шевелится трава.

Чуть позже часовой у окна слева от алтаря предупредил меня, что под окном у стены он слышит голоса каких-то мужчин и грохот пустых