Под красно-золотым знаменем. Осада Балера - Сатурнино Мартин Сересо

сдаться. Вероятно, они были хорошо проинструктированы мерзким Алькаида Байона. И все же мы могли поздравить себя с тем, что наша дальновидность предотвратила нечто еще более серьезное – ведь они могли сделать колодец бесполезным. К счастью, мы накрыли его люком, на который поставили несколько пустых жестяных банок, чтобы раздался шум, если кто-нибудь попытается подойти к колодцу. Напротив на хорах поставили часового, которому велели стрелять в случае, если он услышит что-нибудь подозрительное. Враг, должно быть, понял это и поэтому не осмеливался повторить свои попытки.

Когда средь бела дня трубы врага протрубили «внимание», а наши ответили, один из них крикнул: «Апельсины!» Мы видели, что они готовились к бою. Предположив, что мы не можем набрать воду для варки апельсиновых листьев, которыми заменили кофе, они позвали нас.

Я немедленно приказал лучшим стрелкам занять окопы с той стороны, с которой враги находились под прикрытием стены, чтобы держать их под прицелом, если они попытаются уйти. Я разместил других у стены, которая отделяла загон, чтобы нейтрализовать врага внутри и выбежал с несколькими солдатами с лопатами и другими инструментами, чтобы заделать отверстия.

Мне это удалось и когда они снова попытались пробить стену, я приказал нагреть воду в нескольких железных котлах. Когда довели ее до кипения, то прикрепили к палке одну из жестяных банок из под австралийской говядины и использовали ее, чтобы поливать кипятком врагов по другую сторону стены.

Результат не мог быть более удовлетворительным и хотя это кажется неподобающим чувствам гуманизма, которые всегда приглушаются в таких ситуациях, как та, в которой мы были, я должен добавить, что ощущения, испытываемые нами, не могли быть более приятными.

Поскольку противники были почти обнажены, они почувствовали, как их плоть варится, когда на них полилась вода и их крысиный писк сильно нас развеселил. Они бегали из стороны в сторону, но всегда держались вплотную к стене, стараясь держаться подальше от нашего огня, в то время как мы со своей стороны преследовали их, предписывая им наш пулевой душ. Они кричали, что мы пытаемся ошпарить их, как кур (manóg на тагало), а мы в шутку спросили их, не нашли ли они кофе слишком горячим. В то же время со скамейки у стены мы преследовали их выстрелами из револьвера.

Один мужчина, раненный в бедро, начал громко кричать и, изображая доброжелательный интерес, мы спросили, не ранен ли он. Это был момент, который нельзя было забыть, когда отчаяние придавало нам храбрости, а нанесенный ущерб действовал как бальзам для наших недугов.

Не имея возможности найти выход из ситуации, они умоляли находящихся в ближайших окопах открыть огонь, чтобы прикрыть их отход. Услышав это, я приказал моим снайперам позаботиться о том, чтобы никому не удалось сбежать. Результат нас полностью удовлетворил, так как только двоим удалось воссоединиться со своими товарищами, чей окоп, как я уже писал, находился всего в двадцати шагах от церкви.

Восемнадцать остались убитыми, как потом рассказали нам их товарищи и, поскольку эта победа была последним из воинских подвигов, которые мы совершили во время осады, вполне можно утверждать, что мы завершили ее достойно.

Теперь я расскажу историю последнего из проведенных нами переговоров. Во всех предыдущих они предлагали нам почетный уход, но мы отвергали это, несмотря на страдания, в которых мы жили, но на этот раз чаша была заполнена до краев.

Командующий армией, который, как они утверждали, имел документы, подтверждающие его личность и должность, гарантировал нам безопасный выход и комфортный переход в столицу архипелага. О большем нельзя было просить, а наша ситуация достигла плачевного предела.

Но почему мы не согласились на это? Мне это трудно объяснить, но главным образом из-за недоверия и упрямства, а также из-за определенного рода самовнушения, которое росло в наших мыслях день за днем и месяц за месяцем, что мы ни в коем случае не должны сдаваться, в определенном смысле из-за опьянения национальным энтузиазмом, без сомнения и под влиянием притягательной иллюзии славы; во многом из-за самовлюбленности и, конечно же, как я однажды заметил, из-за страданий, которые мы претерпели, из-за той сокровищницы жертв и героизма, которая в наших собственных глазах возвышала нас и которая каким-то образом без нашего ведома, скорее инстиктивно, заставила нас почувствовать, что мы должны избежать недостойного конца всему этому.

По прошествии примерно часа с момента окончания боя, сигнал «внимание» ударил по нашим ушам и мы увидели, что они вывешивают испанский флаг. Поскольку раньше им никогда не приходило в голову поднять его, то я подумал, что это просто еще одна уловка, чтобы отвлечь нас и вынести своих погибших, оставшихся у стен загона. Но поскольку это было удобно для нас и инцидент возбудил мое любопытство, я крикнул, что приму парламентеров при условии, что только один из них выйдет вперед с флагом.

Они дали понять, что согласны и подошел господин в форме подполковника Генерального штаба. Он сказал, что является Кристобалем Агиляр и Кастаньеда, которому генерал дон Диего де лос Риос поручил вывести отряд.

Следует иметь в виду длительный период, в течение которого мы были отрезаны от общения, множество уловок, с помощью которых они пытались нас обмануть ранее и, в частности, те недавние речи, которые они выкрикивали нам ночью, утверждая, что Риос был их военным министром. Все это нужно иметь в виду, потому что все это оправдывало мое естественное недоверие ко всему происходившему. Нам сразу показалось невозможным, чтобы испанский генерал вошел в правительство повстанцев, но мы не знали о произошедших событиях.

Совпадение наделения этого человека полномочиями отозвать нас с его попыткой сделать это сразу же после утренних событий вряд ли было совместимо с такими приказами, о которых должны были бы знать в лагере врага до того, как он предпринял неудавшуюся попытку штурма.

Поэтому я считаю, что у меня не было повода для того, чтобы сомневаться в правдивости эмиссара, несмотря на подозрения в отношении достоверности документов, которые этот генерал собирался мне передать.

Повстанцы ранее также сообщили, что их подполковник желает поговорить с нами и этого было достаточно для меня, когда я увидел сеньора Агиляра с двумя золотыми галунами, то посчитал его за офицера, одетого в соответствующую униформу.

Как только мы начали переговоры, он сообщил мне о поручении, которое исполняет и спросил меня, есть ли в отряде какой-нибудь солдат, служивший на Минданао, который мог бы его опознать.

Я ответил отрицательно и добавил, что там, в окопах, из которых он вышел, определенно было много его