Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 2 - Альманах Российский колокол

– Для освободителей своих паршивые носки жалеешь, старик?!

Для пущей убедительности он погрозил автоматом. Потом подхватил за угол мешок с тряпьём и поволок его на двор, к саням. Егорыч тащил второй мешок. На деревенской улице уже стояло не трое, а семеро саней, включая реквизированные в деревне по случаю военного времени. Все они были доверху нагружены разным добром, включая медные самовары и граммофон. К одной из подвод была привязана корова.

– Как же это? – опустились плечи у старика.

– Мы должны победить, – убеждённо сказал Скальченко. – Мы всё должны принести на алтарь победы. Мы, партизаны, – ваша опора здесь, на оккупированных территориях. Мы здесь у вас и советская власть, и коммунистическая партия одновременно. Кстати, сам-то не коммунист?

Старик только отрицательно покачал головой. У него не было ни слов, ни желания их произносить вслух.

– Пошли, что ли? – буркнул, обращаясь к Скальченко, Егорыч, стараясь поскорее закончить этот разговор, чтобы старик не ляпнул полицаям чего-нибудь лишнего от переполняющей его обиды.

– А сыны твои – коммунисты? – всё не унимался обер-фельдфебель.

Скальченко перебил Абрамов. Он сбросил с плеча к нему в сани, словно мешок, девочку лет двенадцати. Девочка беззвучно рыдала, и в её голубых глазах остановился ледяной ужас. Непокрытые соломенные волосы трепетали на ветру, платье было порвано и всё съезжало с одного плеча, обнажая ослепительно-белое тело.

– Для тебя старался, товарищ командир. Я твои вкусы знаю, – заверил Абрамов.

– Как же это? – всё повторял старик. – Что же это делается-то?

– А вот так! Гнилой фашистской нечисти загоним пулю в лоб. Победа будет за нами, наше дело – правое. Партизаны вас в беде не бросят.

Ночь с Марусей

Из рейдов с лжепартизанским отрядом Егорыч всегда возвращался особенно измотанным и разбитым. Он ненавидел эти рейды за своё вынужденное бездействие, за пассивность, за то, что лучшее, чего он мог добиться, было до неприличия ничтожным.

Но и отказаться было нельзя. Во-первых, многие из деревенских знали, что Черепанов служит в полиции, а значит, по одному его присутствию в отряде понимали подвох. Во-вторых, Егорыч всегда предупреждал настоящих партизан о передвижениях ряженых Скальченко. И, в-третьих, иногда удавалось получать ценнейшую оперативную информацию раньше, чем она доходила до немцев.

Так, при аресте советского офицера-окруженца, который совсем по-глупому ломанулся из леса навстречу красноленточным полицаям, Егорыч через плечо Скальченко сумел разглядеть ни много ни мало, а целый адрес явочной квартиры в Идрице. От подобного безрассудства и мальчишества чуть вслух не вырвалось: «Ну и дурень же ты, парень! Суёшься навстречу, как телёнок некормленый». Скальченко развёл нашего лейтенанта как по нотам.

Тот на еду набросился, повторяя: «Товарищи, товарищи», – а его прямиком в комендатуру везут. Ест пирог с рыбой и Скальченко на ходу всё выкладывает. И о том, как из лагеря под Псковом бежал, и о том, у кого укрывался, с фамилиями и адресами. «Вот ведь пентюх», – кипел Егорыч. А на коротком привале, когда полицаи, ухмыляясь, стали облачаться в свою истинную форму, он, совсем не сдерживаясь, от души двинул бедолаге-лейтенанту в челюсть.

– За что ты его теперь-то? – удивился Скальченко, разглядывая офицера, который в бессознательном состоянии раскинулся на снегу.

– Сволочь большевистская, – только и прошипел Егорыч, всё повторяя в уме те адреса и фамилии людей, которые назвал полицаям отогревшийся мальчишка, по недоразумению носящий звание лейтенанта.

Надо было торопиться, пока немцы не взялись за проверку сведений, выболтанных отряду Скальченко. И тут помог следующий плюс членства Егорыча среди фальшивых партизан. Под предлогом посещений своих любовниц в нескольких деревнях округи Егорыч почти официально отлучался из конторы ГФП когда на ночь, а когда и на более продолжительное время.

Скальченко проверял поначалу адреса, куда уезжал Егорыч, внезапно посылал за ним нарочных. Те ломились в двери и окна, норовили сорвать крючки с петель, но всегда им являлись заспанный Егорыч в кальсонах и женский силуэт на заднем плане в нижнем белье. После нескольких подобных проверок Скальченко от Егорыча отстал, и, заявившись для вида вечером в такую избу, тот свободно уезжал оттуда по темноте, куда было нужно, чтобы утром вернуться и разыграть перед соседями спектакль пробуждения счастливых любовников.

Надо ли говорить, что ни с одной из девушек, наших связных, живших в этих избах, Егорыч близких отношений не имел, ни об одной даже не знал ничего. Они также лишнего не спрашивали. В свою очередь, легенда о любовной связи с чином из ГФП позволяла девушкам Егорыча успешно отшивать приставания как немцев, так и полицаев. Проблемой была разве что удвоенная ненависть местных жителей по адресу «подстилок», но тут уж ничего не поделаешь.

Егорыч пнул лежавшего лейтенанта валенком («Создал проблему на пустом месте, дурак!») и обратился к Скальченко:

– Платон Анисимович, можно мне сейчас смотаться в Большуны? Когда ещё к Маньке выберусь, а тут крюк всего полверсты.

– Соскучился по зазнобе? – усмехнулся обер-фельдфебель. – А Люська ревновать не будет?

– Мы же ей не скажем, – поддержал игру Егорыч.

Так полагалось. Настоящий солдат рейха должен был быть любвеобилен и ненасытен по части женских ласк. На тех, кто избегал участия в групповых изнасилованиях, недобро косились, подозревая их в голубизне или иной мужской неполноценности.

– Ладно, – почти ласково махнул рукой Скальченко. – Иди. Да смотри слишком не задерживайся, а то у нас есть кому к Люське заглянуть.

Водилин с готовностью загоготал. Он ещё не сталкивался с кулаками Егорыча, а потому искренне играл с огнём. Но Егорыч слишком торопился, чтобы обижаться на Водилина. Взвалил на плечо вещмешок, на другое плечо повесил автомат и быстро зашагал по снежной целине к хутору Большуны.

В уме Егорыч прикидывал расстояние: «Ночью я буду в отряде. До Идрицы разведчик доберётся на лошади не раньше обеда следующего дня». Егорыч думал и плевался: «Если не рация, то немцы успеют арестовать наших по списку лейтенанта на несколько часов раньше».

От парня клубами валил пар, когда он заявился в дом Маньки. Стройная, ладно сложенная зеленоглазая девушка Маруся жила со слепой матерью и тайком пекла партизанам хлеб. Ей не нравилось, что к ней постоянно шляется какой-то полицай, вызывающий насмешки у всей деревни, но таков был приказ командира, а против приказа не попрёшь.

– Доброго здоровья! Принимай гостя, – громко сбросил вещмешок с плеча Егорыч.

– Это ты, Витя? – откликнулась из-за занавески слепая мать, которая, как и Маруся, знала Егорыча под этим именем.

– Я. Гостинцы принёс вам. Тушёнку, сахар, сало.

– Маша, налей гостю с дороги чарку.

– Вы же знаете, что я не пью, Пелагея Карповна, – отозвался Егорыч. – А