Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 2 - Альманах Российский колокол

Такой беззащитной и слабой Егорыч никогда Марусю не видел. Он не спорил с ней. А чего спорить-то, слова понапрасну изводить? Они выбрали свою дорогу, и они пойдут по ней до конца. С плачем, явным или тайным, с горем, открытым или скрываемым, но всё равно пойдут.

Больше для очистки совести, чем считая это очень необходимым, Егорыч заметил:

– Во-первых, ты не любовница полицая и Вася твой ничего не теряет. Во-вторых, своим плачем ты можешь мать взволновать. А в лес я всё равно сегодня пойду. Пусть только уснёт деревня как следует.

– Но следы же, Витя! – у вспомнившей о деле Маруси разом высохли слёзы. – Ты точно не можешь мне данные оставить?

Егорыч мягко разъяснил девушке:

– На часы сейчас счёт идёт. Я не могу ждать. В крайнем случае для своих в полиции придумаем версию, что ты меня прогнала сегодня.

– Прогнала?

– Ну да. Например, венерическое заболевание какое-то у себя обнаружила. Закатила скандал. Такой, что ночью мне восвояси пришлось убираться. Я открыто уйду, сделаю крюк до большака и буду в отряде самое большое через три часа.

Маруся скривилась:

– Какая же у тебя фантазия грязная! Не хочу я никакими болезнями болеть!

– Придумаешь чего лучше, скажешь, – хмыкнул Егорыч. – К тебе тогда точно никто из немцев до конца войны не сунется.

Девушка замолчала. Она проклинала войну, себя, эту погоду, полицаев, партизан, всех вместе и каждого по отдельности. Помаленьку приходил сон. Вдалеке улыбался Вася, а на красноармейской пилотке у него фосфорическим светом горела большая алая звезда. Он стоял на ожившей медвежьей шкуре. Шкура шевелилась и летела стремительно вдаль, словно ковёр-самолёт. Мать улыбалась откуда-то сбоку и приговаривала: «Заболела наша Машенька, заболела».

Вдруг от неожиданного постороннего звука Маруся даже присела на кровати. Прислушалась, не сразу поверила сама себе, сердце радостно, часто забилось: за окном вовсю, со свистом и придыханием, кружила метель, ветер с шумом просеивал в воздухе летучий снег.

– Витюша! – тихо позвала Маруся Егорыча и, склонившись над ним, сильно потрясла за плечо. – Снег, Витюша! Слава богу, снег!

– Ну что ж, нам и лучше, – зевнул Егорыч, собираясь. – Пока я не вернусь, на людях не показывайся, у нас с тобой сейчас страстная медовая любовь.

Попытался улыбнуться, но вместо улыбки на лице сложилась только усталая гримаса. Всё было как-то нескладно, коряво, не по-человечески. Не прощаясь, Егорыч бесшумно выскользнул наружу. Теперь он знал, что в отряд точно успеет. А Маруся долго-долго всматривалась в морозную темноту за окном, кусала губы. Ей было страшно, но одновременно как-то радостно и легко.

Карающая радиостанция

Ближе к полуночи Егорыч вышел к условленному месту на опушке леса. Попрыгал на одной ноге, согреваясь. Пристально вгляделся в стоящие кругом вековые кряжистые дубы. Позёмка весело мела, заметая следы и задувая снег за пазуху, в рукава полушубка. Скрип ветвей смешивался с воем ветра, а вместо света луны и звёзд с неба лилась только невнятная серая муть.

Егорыч нетерпеливо свистнул в окружающее пространство. Потоптался, ожидая ответа. Подумал, что его свист не услышали за воем вьюги, свистнул громче. Так и есть! Только сейчас за деревьями зашевелилась чья-то тень, и вразвалочку к Егорычу направился невысокий худощавый мужичок в тулупе почти до пят. Он недружелюбно оглядел парня, с сонной хрипотцой выговорил:

– Чего Машка-то не пришла?

Разговаривать совершенно не тянуло, и Егорыч только пожал плечами. Он тоже хотел бы увидеть не этого незнакомого мужичка, а отца или Тихона из разведки, но что есть, то есть, выбирать не приходилось.

– Убили вчера Тихона, – словно угадав мысли Егорыча, произнёс мужичок, пока они через сугробы лезли до саней, стоявших за деревьями. – Мину заложил под рельс, а провод оказался коротким.

Словно спохватившись, мужичок бросил попутчику пароль. Бросил на всякий случай, потому что сообщение о смерти Тихона вдруг с явной остротой напомнило о военном времени:

– Граната!

– Кольцо! – быстро отозвался Егорыч.

Ему не понравилось, что о пароле партизан вспомнил с запозданием, но, с другой стороны, таскаться глухой ночью по лесу в одиночку ни один полицай никогда не рискнёт. Здесь и сейчас по определению не могло быть не своих.

На всякий случай поворчал:

– Чего сразу-то пароль не спросил?

– А я немцев нутром чую, они мне и без всяких паролей как на ладони видны, – партизан попробовал пошутить, но шутка не получилась. Он сам почувствовал это и глубже втянул голову в ворот тулупа, словно ожидая удара.

– Какое у тебя нутро чуткое, – прищурился Егорыч.

– Ты командиру об этом не говори. Ладно? – как-то обречённо попросил мужичок и объяснил доверчиво: – Совсем я, парень, замёрз, на кость замёрз. Тут имя своё скоро забудешь, не то что пароль.

– И про Машку ты зря вслух заговорил. А если бы я чужой был?

Мужичок только рукой огорчённо махнул. Ещё раз попросил:

– Командиру не говори. Он у нас мужик строгий. Не пьёт, за продукты крестьянам даёт или деньги, или расписки с довоенной печатью. Коммунист!

– Сказать-то я не скажу. Да однажды ты сам погоришь с такими замашками.

– Правда твоя, – согласился партизан, отвязывая лошадёнку от высокой сосны, одиноко стоящей среди лиственного разнолесья.

Потом он смачно зевнул и плюхнулся в сани:

– Ну, вот и в дорогу двигаемся.

Егорыч с наслаждением вытянулся на санях, задремал от плавного хода полозьев по снегу и ритмичного завывания вьюги. Из-за усталости и душевного напряжения мороз почти не ощущался. Не прошло и получаса, как Егорыч уже видел в дремотном умиротворении себя самого, очень маленького, счастливого, лёгкого, перепрыгивающего через деревья и горы, летящего куда-то со смехом.

На нём нарядная рубаха с карманом и большими блестящими пуговицами. Откуда-то снизу ему машет отец, который выглядывает из окошка трактора. Маленький Егорыч машет ему в ответ и от избытка энергии перепрыгивает одним затяжным прыжком сразу всё поле. Не нужно даже ногами на землю опираться, отталкиваться прекрасно можно и от неба.

Но вот сани останавливаются, и Егорыч сразу просыпается. Он трёт снегом по щекам, чтобы прогнать остатки дрёмы, разминает замёрзшие ноги, похлопывает себя по плечам. Прямо перед ним землянка. Первым в низенькую дверь протискивается возница. Он бросает в полутьму:

– Товарищ Мирон, человек до вас прибыл.

На этих словах партизан снова уходит к саням. Егорыч расстёгивает верхнюю пуговицу полушубка, стягивает с головы шапку и скоро начинает различать в неярком пламени лучины коренастого человека с волевым красивым лицом.

– Вот ты, оказывается, какой, Павел, – ближе к Егорычу подходит человек и внимательно рассматривает его одежду, его самого. Протягивает для рукопожатия руку. Сильно жмёт холодные пальцы парня своей