Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 2 - Альманах Российский колокол

другие старосты, видя перед собой во всех смыслах поучительный пример Лыськина, в сотрудничестве с немцами стали явно осмотрительнее. Поскольку если такого преданного цепного пса, как Лыськин, повесили без раздумий, ни за понюшку табаку, то чего ожидать им самим?!

Теперь же из газетной статьи получалось, что истинный патриот-староста гордился сыном-красноармейцем, тайно распространял на подведомственных ему территориях сводки Совинформбюро и пал смертью храбрых от руки врага. Венцом же хвалебной аргументации как раз была злополучная радиостанция. Егорыч даже несколько раз перечитал: «С радиостанции советского патриота, работавшего по заданию нашей разведки, старостой передавались практически все партизанские донесения лета 1941-го. Незаметный внешне старичок Лыськин находился в центре самых громких операций подполья первого лета войны. И смерть он принял как настоящий герой, как Зоя Космодемьянская и тысячи других борцов за Победу».

Заканчивалась вся эта писанина сообщением, что посмертно Афанасий Лыськин за мужество и отвагу удостоен ордена Отечественной войны первой степени и пару дней назад высокую награду вручили сыну патриота – тому самому военному автоматчику Леонтию Афанасьевичу Лыськину, директору завода «Химлегпроммаш», депутату Верховного Совета РСФСР.

«Справедливость наконец восторжествовала», – сказал при получении документов ордена Леонтий Афанасьевич, тоже сфотографированный для сенсационного очерка. Вот он солидно улыбался рядом, с начальственным животиком, в строгом тёмном костюме с однотонным галстуком, с прямым носом, глазами чуть навыкате – вылитый отец, если смотреть в профиль.

Егорыч потянулся за очередной сигаретой, но пачка оказалась уже пустой. Он ничего, абсолютно ничего не понимал. Что была сейчас его недюжинная физическая сила перед силой печатного слова, перед этими ровными колонками букв и фраз? Что он значил и что значило его знание перед этим документом, перед авторитетом фронтовика, директора и депутата?

В висках гулко стучало. Не хватало воздуха или это уже солнце поднялось достаточно высоко? Холодная испарина обожгла спину. Даже перед немцами так не волновался Егорыч, как сейчас. Подлинным спасением стал голос жены, которая лёгким, звонким колокольчиком окликнула, словно из другого мира:

– Петя, чем это ты так зачитался? Расскажи нам.

Вынужденный думать очень быстро Егорыч снова обрёл спокойствие. В голове пронеслось: «Она спрашивает – значит, ничего не читала. Значит, газета попала к нам случайно. Может ли она знать и через свой вопрос проверять мою реакцию на прочитанную статью? Нет. Газету принёс Костя, в неё была завёрнута банка со свежим вишнёвым вареньем. Читал ли статью Костя? Нет. Потому что, многого не понимая, он бы обязательно как-то себя выдал, о чём-то спросил».

Тут же подумалось другое: «Рассказать Гале о своих мыслях? Помять кости Бойкову, который палец о палец для меня не ударил? Нет, не годится! От таких откровений минимум испортишь всем выходной, а может, ещё в сентиментальном запале и выболтаешь лишнее из того, что говорить пока не положено. Нет, разведчики бывшими не бывают! Однозначно нет!»

– Вы не поверите, девчата, – наконец улыбнулся Егорыч, знающий теперь, что именно ему следует говорить, – в Амазонии одним из самых изысканных блюд считается мозг обезьяны. Они их при тебе убивают и тут же ложечкой едят. Экзотика, блин!

– Какие гадости! – поморщилась Галина Сергеевна.

Она точно не читала проклятую газету и ничего не заподозрила.

Ольга Константиновна сладко потянулась на покрывале:

– Как хорошо, что приехали мы не в Китай, не в Египет, не в Австралию, а на наше родное озеро Малый Иван, где всё близкое, где всё наше!

Вставая с земли, Егорыч запихнул смятую газету в голенище заколенника – сгодится на растопку, когда уху будем готовить. Оставалось только приклеить к лицу беззаботную улыбку, но теперь это удалось гораздо легче. «Хорошо, что областную газету ни мы не выписываем, ни соседи», – подумалось на десерт. От сердца чуть-чуть отлегло.

У лагеря в конюшне

Обер-фельдфебель Скальченко сидел на роскошном кожаном кресле у массивного письменного стола на втором этаже каменного особняка Идрицкой жандармерии. Пока он имел все основания быть довольным жизнью. Даже если занимаемый сейчас пост не выглядит слишком впечатляюще, что мешает ему двигаться дальше? «Ничто!» – сам себе в очередной раз отвечал на немой вопрос Платон Анисимович и только ещё больше лоснился, как раскормленный рысак перед скачкой.

Теперь начальником Скальченко был майор Шприх, и вместе с Черепановым они влились в состав абвергруппы № 317, работавшей на армейскую разведку, что можно было расценивать как нешуточное повышение. На первом этаже их здания, расположенного в военном городке, находились ортсполиция (Ortspolizei – местная полиция), отделение гестапо (Geheime Staatspolizei – государственная тайная полиция), а им достался целый коридор с двумя десятками комнат по обе его стороны. И ничего, что выделенный кабинет не принадлежал одному Скальченко, ничего – все великие дела когда-то начинались с малого.

Во всяком случае, чин в абвергруппе – это уже весомая ступенька к настоящим карьерным высотам. Здесь от тебя не требовали мотания по лесам в поисках партизан, не заставляли кого-то расстреливать, для такой малоквалифицированной работы с лихвой хватало всякого испуганного сброда на местах. Сейчас на первый план выходило своего рода стратегическое планирование, стратегический простор.

Скальченко зажмурился от счастья. Он представил себя на мгновение в элегантном эсэсовском чёрном плаще. Вот он садится в штабной «хорьх» и едет на рапорт в рейхсканцелярию. Работа в Берлине, вилла в дружеской фюреру Италии на берегу Средиземного моря, личный самолёт, гарем из отборных девушек разного цвета кожи… Даже добротное мягкое кресло под ним не скрипело, не мешало предаваться сладким раздумьям.

Некстати стукнула дверь. Пришли Черепанов и второй подчинённый Скальченко – плутоватый продавец кооперативного магазина, бывший царский жандарм Мефодий Пантелеевич Лепёшкин. Это патологическое существо по фамилии Лепёшкин, зацикленное на беспредельном комфорте, Скальченко шапочно знал.

Полицейский он был никудышный, но людей понимал и при наличии личного интереса в виде золотишка или драгоценных камушков землю носом рыл. Лепёшкин находился в курсе всех скупок краденого, всех притонов и воровских малин в радиусе двухсот вёрст. Редкостный подонок, он был, как практически все подонки, чрезвычайно обаятелен и мил.

– Хайль Гитлер, господин обер-фельдфебель! – Неудивительно, что первые слова при их первой встрече в новом качестве произнёс именно Лепёшкин.

– Хайль! – как эхо отозвался Егорыч, взявший себе за правило в любых ситуациях быть человеком-тенью и больше слушать, чем высовываться.

– Вот и свиделись, Мефодий Пантелеевич, – любезно наклонил голову Скальченко. – Пришлось вам на подмогу приходить, если сами не справляетесь. Зажирели вы тут на вольных хлебах да в каменных палатах.

От этих слов Лепёшкин, казалось, весь просиял:

– Я тоже высоко ценю вас, дорогой Платон Анисимович. Уверен, что мы просто не можем не сработаться.

Егорыча передёрнуло: «Вот ведь выдержка!