Золотой век русской поэзии - Вильгельм Карлович Кюхельбекер

И тонут в синеве пылающих небес?

И мы – на юг! Туда, где яхонт неба рдеет

И где гнездо из роз себе природа вьет,

И нас, и нас далекий путь влечет…

   Но солнце там души не отогреет

   И свежий мирт[124] чела не обовьет.

Пора отдать себя и смерти и забвенью!

Не тем ли, после бурь, нам будет смерть красна,

Что нас не севера угрюмая сосна,

А южный кипарис своей покроет тенью?

И что не мерзлый ров, не снеговой увал

Нас мирно подарят последним новосельем,

Но кровью жаркою обрызганный чакал[125]

Гостей бездомных прах разбросит по ущельям.

1837

П. А. Вяземский

Послание к Жуковскому в деревню

Итак, мой милый друг, оставя скучный свет

И в поле уклонясь от шума и сует,

В деревне ты живешь, спокойный друг природы,

Среди кудрявых рощ, под сению свободы!

И жизнь твоя течет, как светлый ручеек,

Бегущий по лугам, как легкий ветерок,

Играющий в полях с душистыми цветами

Или в тени древес пастушки с волосами.

Беспечность твой удел! стократ она милей

И пышности владык, и блеску богачей!

Не тот, по мне, счастлив, кто многим обладает,

Воспитан в роскоши, в звездах златых сияет

(Ни злато, ни чины ко счастью не ведут);

Но тот, чьи ясны дни в невинности текут,

Кто сердцем не смущен, кто, славы не желая,

Но искренно, в душе, свой рок благословляя,

Доволен тем, что есть, и лучшего не ждет, —

И небо на него луч благости лиет!

Гром брани до него в пустыне не доходит;

Ни алчность почестей, ни зависть не тревожит

Его, сидящего при светлом ручейке

Или в объятиях своей супруги нежной.

О друг мой! так и ты, оставя град мятежный,

В уединении, в безмолвной тишине

Вкушаешь всякий день лишь радости одне!

То бродишь по лугам, то по лесу гуляешь,

То лирою своей Климену восхищаешь,

То быстро на коне несешься по полям,

Как шумный ветр пустынь; то ходишь по утрам

С собакой и ружьем – и с птицами воюешь;

То, сидя на холме, прелестный вид рисуешь!

А вечером, когда зефиров резвых рой

На листьях алых роз, осыпанных росой,

Утихнет и заснет, как пахарь возвратится

С полей, чтобы в семье покоем насладиться,

Как вечера туман обымет мрачный лес,

Когда усеется звездами свод небес,

Тогда ты, вышедши из хижины смиренной,

Покрытой мягким мхом, древами осененной,

С своею милою приближишься к реке

И станешь рассекать с ней волны в челноке,

И будет вам луна сопутницей приятной!

Взор бросив на тебя, взор только сердцу внятный,

Промолвит милая, вздохнув: «Друг нежный мой!

Какое счастье быть любимою тобой!

Но, ах! всегда ль судьбы к нам будут так преклонны?

Быть может, разлучат с тобой нас люди злобны

Иль смерть… печальна мысль!» – «На что себя смущать, —

Ты скажешь ей, – на что покой свой нарушать?

Любезны мы богам, чего же нам страшиться?

Мы чистою душой привыкли им молиться!

Когда от нас в слезах убогий уходил?

Когда гонимый в нас друзей не находил?

Утешься, милая! мы добры – и, конечно,

Нас боги наградят здесь жизнью долговечной!»

Потом, обнявшися, в безмолвии, домой

Пойдете медленно вкушать ночной покой.

Вы не услышите ни птичек щебетанья,

Ни звука от рогов, ни эха грохотанья, —

Сны благотворные с лазоревых небес

Слетят на ложе к вам с толпой приятных грез,

А утренний зефир, прохладу разливая,

Разбудит о́пять вас… Живи в полях, вкушая

Прямые радости чувствительных сердец!

Когда же нимф собор оставит мрачный лес,

Когда туманами одетая Аврора

В лесу поющих птиц не будет слышать хора,

И вместо ярких роз лишь иней по утрам

С осенней будет мглой на землю сыпать к нам, —

Тогда, мой милый друг, в столицу возвратися,

Таков, как был всегда, к друзьям своим явися!

Поверь! и в городе возможно с счастьем жить:

Оно везде – умей его лишь находить!

1808

Прощание с халатом

Прости, халат! товарищ неги праздной,

Досугов друг, свидетель тайных дум!

С тобою знал я мир однообразный,

Но тихий мир, где света блеск и шум

Мне в забытье не приходил на ум.

Искусства жить недоученный школьник,

На поприще обычаев и мод,

Где прихоть-царь тиранит свой народ,

Кто не вилял? В гостиной я невольник,

В углу своем себе я господин,

Свой меря рост не на чужой аршин.

Как жалкий раб, платящий дань злодею,

И день и ночь, в неволе изнурясь,

Вкушает рай, от уз освободясь;

Так, сдернув с плеч гостиную ливрею

И с ней ярмо взыскательной тщеты,

Я оживал, когда, одет халатом,

Мирился вновь с покинутым Пенатом.

С тобой меня чуждались суеты,

Ласкали сны и нянчили мечты.

У камелька, где яркою струею

Алел огонь, вечернею порою,

Задумчивость, красноречивый друг,

Живила сон моей глубокой лени.

Минувшего проснувшиеся тени

В прозрачной тьме толпилися вокруг;

Иль в будущем, мечтаньем окриленный,

Я рассекал безвестности туман,

Сближая даль, жил в жизни отдаленной

И, с истиной перемешав обман,

Живописал воздушных замков план.

Как я в твоем уступчивом уборе

В движеньях был портного не рабом,

Так мысль моя носилась на просторе

С надеждою и памятью втроем.

В счастливы дни удачных вдохновений,

Когда легко, без ведома труда,

Стих под перо ложился завсегда

И рифма, враг невинных наслаждений,

Хлыстовых[126] бич, была ко мне добра;

Как часто, встав с Морфеева одра,

Шел прямо я к столу, где муза с лаской

Ждала меня