Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

тему под индуистским или под пифагорейским влиянием, орфическая секта учила по всем греческим землям, что душа заключена в темницу последовательных греховных воплощений и может быть освобождена от нескончаемой череды реинкарнаций достижением экстатического единства с Дионисом. На своих собраниях члены орфического братства пили кровь быка, принесенного в жертву. Они отождествляли животное с умирающим и искупающим грехи мира Спасителем. Совместное причащение священной пище или питью нередко было характерной чертой этих средиземноморских культов. Часто считалось, что пища, освященная силой божества, передаст эту силу причащающемуся ей{1456}.

Все секты верили в существование магии. Маги распространили свое ремесло по всему Востоку и дали новое имя старому фокусничеству. Средиземноморский мир изобиловал магами, чудотворцами, оракулами, астрологами, аскетическими подвижниками и педантичными толкователями снов. Каждое необычное событие провозглашалось божественным предзнаменованием того, что произойдет в будущем. Asketis — слово, которое греки издавна использовали для обозначения атлетической тренировки тела, — теперь обозначало духовное укрощение плоти; люди предавались самобичеванию, калечили себя, морили себя голодом или приковывались цепями к месту; некоторые из них погибали от самоистязаний или самоотречения{1457}. В египетской пустыне близ озера Мареотида в уединенных кельях жили евреи и неевреи, мужчины и женщины; они избегали полового общения, собирались по субботам на совместную молитву и называли себя терапевтами (therapeutae), или целителями души{1458}. Миллионы верили в то, что сочинения, приписывавшиеся Орфею, Гермесу, Пифагору, сивиллам и т. д., были продиктованы или вдохновлены богом. Проповедники, претендовавшие на боговдохновенность, путешествовали из города в город, совершая на первый взгляд чудесные исцеления. Александр из Абонотейха выучил змею прятать голову под его рукой, кроме того, она позволяла приделывать к своему хвосту получеловеческую маску; он утверждал, что змея — это бог Асклепий, явившийся на землю, чтобы давать прорицания; ему удалось сколотить состояние, истолковывая звуки, которые издавались трубочками, вставленными в мнимую голову{1459}.

Наряду с подобными шарлатанами были, вероятно, тысячи искренних проповедников языческих верований. Филострат нарисовал идеализированный портрет такого человека в своем «Жизнеописании Аполлония Тианского». В шестнадцать лет Аполлоний стал жить согласно суровому регламенту пифагорейского братства; он отказался от брака, мяса и вина, никогда не брил бороду и хранил молчание пять лет{1460}. Он роздал свое наследство родственникам и монахом без гроша за душой отправился в путешествие по Персии, Индии, Египту, Западной Азии, Греции и Италии. Он впитывал учения магов, брахманов и египетских аскетов. Он посещал храмы всех религий, умолял жрецов оставить обычай принесения в жертву животных, поклонялся солнцу, верил в богов и учил, что над ними находится единое высшее неведомое божество. Самопожертвование и благочестие, которых он придерживался всю жизнь, побудили его последователей провозгласить его сыном бога, но сам он называл себя простым сыном Аполлония. Предание приписывало ему совершение множества чудес: он проходил через закрытые двери, понимал все языки, изгонял демонов и воскресил из мертвых девочку{1461}. Но он был скорее философом, чем магом. Он знал и любил греческую литературу и проповедовал простую, но требовательную мораль. «Ниспошлите мне, боги, — молил он, — умение пользоваться малым и не желать ничего». Когда царь предложил ему выбрать себе подарок, он ответил: «Дайте мне сухих фруктов и хлеба»{1462}. Проповедуя реинкарнацию, он запретил своим последователям причинять вред живым существам и есть мясо. Он побуждал их чуждаться вражды, клеветы, зависти и ненависти; «если мы действительно философы, — говорил он им, — мы не можем ненавидеть нашего ближнего»{1463}. «Иногда, — пишет Филострат, — он рассуждал о коммунизме и учил, что люди должны поддерживать друг друга»{1464}. Он был обвинен в подрывной деятельности и колдовстве, самостоятельно отправился в Рим, чтобы ответить на эти обвинения перед лицом Домициана, был заключен в темницу и бежал. Он умер около 98 г. в преклонном возрасте. Его последователи утверждали, что он явился им после смерти, а затем во плоти взошел на небо{1465}.

Какими же достоинствами обладали эти религии, завоевавшие пол-Рима и пол-Империи? Во-первых, они имели внеклассовый, безрасовый характер; они принимали все народы, всех свободных и всех рабов и с утешающим безразличием взирали на неравенство происхождения и богатства. Их храмы были просторны, чтобы не только служить приютом бога, но и вмещать в себя множество верующих. Кибела и Исида были богинями-матерями, которым было знакомо горе, они страдали так же, как и миллионы понесших тяжелую утрату женщин; они могли понимать то, о чем римские боги даже и не ведали, — опустошенное сердце побежденных. Желание вернуться к матери сильнее, чем стремление находиться в зависимости от отца; слово «мама» непроизвольно слетает с губ в мгновения величайшей радости или страдания; поэтому не только женщины, но и мужчины находили утешение и отраду в религиях Кибелы и Исиды. Даже и в наши дни средиземноморский верующий чаще обращается с молитвой к Марии, чем к Отцу или Сыну; прелестная молитва, которую повторяют всего чаще, взывает не к Деве, но к Матери, благословенной плодом своего чрева.

Новые религии не только глубже проникали в сердце; они более живо апеллировали к воображению и чувствам своими процессиями и песнопениями, в которых чередовались печаль и радость, а также обрядами, проникнутыми глубоким символизмом, который придавал новую храбрость душам, утомленным житейской прозой. Новые жрецы были не политиками, от случая к случаю облачавшимися в священническое платье, новое жречество состояло из мужчин и женщин всех сословий, которые проходили через аскетическое послушничество, чтобы посвятить себя постоянному служению. С их помощью сознававшая свои проступки душа могла быть очищена, иногда тело, измученное болезнью, исцелялось воодушевляющим словом или ритуалом, и мистерии, отправлявшиеся ими, символизировали надежду на то, что даже смерть можно превозмочь.

Некогда люди придавали возвышенный характер своему стремлению к величию и вечности, борясь за славу и выживание семьи и рода, позднее — государства, которое было творением их рук и коллективным «я». Теперь старые родовые отношения постепенно стирались — изменчивость мирного времени сказывалась и на них; имперское государство являлось духовным олицетворением одного правящего класса, а не безвластного большинства. Монархия на вершине, не нуждавшаяся в соучастии и содействии граждан в управлении государством, приводила к тому, что внизу — в массах — креп индивидуализм. Обещание личного бессмертия или бесконечного блаженства после жизни, исполненной угнетения, бедности, несчастий и беспросветного труда, составляли решающее и необоримое обаяние восточных верований и христианства, которое явилось их итогом, вобрало в себя и одолело их. Казалось, весь мир состоит в заговоре, единственная цель которого — приготовить дорогу для Христа.