Новый курс. Разговоры с самим собой - Дмитрий Анатольевич Крымов

отца, а потом составителя и издателя записей его репетиций и хранительницу его архива, Нонну, которая завещала развеять ее прах над папиной могилой. Маша также играла Соньку Золотую Ручку в той части спектакля, которая рассказывала о незаконченном нашем спектакле в театре «Школа драматического искусства» «Остров Сахалин». А Помощником режиссера из пьесы Уайлдера «Наш городок» был Саша Феклистов.

Художник спектакля – Маша Трегубова.

Борис

Ух, как можно сделать: взять не артистов с такими русскими лицами – все эти Шуйские, Воротынские, Битяговские, Басмановы, Курбские… Вошли, ввалились сюда, в куртках и разных шапках. Очевидно, с мороза – некоторые в ватниках. Стряхивают с себя снег, гогочут. Шобла. Дворники, что ли? Но под этим – пиджаки Boss, официальные галстуки. Сняли и надели кофты, безрукавки вязаные, тапочки. Кому-то тапочек не хватило – в носках.

Официанты одеты с иголочки, несут ящики с едой и бутылками. Злая вещь. Один в рясе с крестом – патриарх. Такой междусобойчик, только в большое окно видны купола – Кремль рядом. Люди не простые, очевидно, имеют доступ, так сказать. Не дворники.

Доступ имеют, но не то что стихи читать не умеют, а и Пушкина знают только потому, что разгоняли демонстрацию у его памятника! Каждому в ухо дать суфлера – и вперед. Сидят, жрут, курят, разговаривают. Друг с другом, сами с собой, ошибаются в стихах – «наря́жены… нет, наряжены́ мы город ве́дать…». Рыла, опричники. Смеются, сальными пальцами едят красную рыбу. Жлобы. Русское правление.

А с другой стороны – дети, сидящие на стульях и выходящие к красному роялю играть. Один из них – Самозванец, второй – Димитрий. Еще один – Феодор.

На одном из них Шуйский показывает, где он видел раны у царевича: вот тут, и тут, сначала на одном показывает, потом на другом, путается, мальчиков-то много, после чего Годунов размазывает его лицо о клавиши: «Да ты правду говоришь?» Жлобы, говорящие пушкинские слова, и дети. Может быть, это концерт приготовили по поводу вступления в должность, так сказать? Детей согнали, рояль поставили, красный. На нем написано – «Москва». Мечта каждого правителя. И мечта каждого родителя – увидеть своего ребенка за таким роялем. Ведущая в кокошнике и с накладной косой… Большие торжества впереди, а это все так, по-семейному. Такой мальчишник на скорую руку.

А Самозванец одет во взрослый костюм, который ему велик (очень), штаны волочатся. Разговор его с Мариной: она – шлюха обкомовская, а он – мальчик влюбленный.

Годунов учит Феодора, такого же мальчика из музыкальной школы, как управлять государством, на примере рояля, гамм и созвучий. И сам играет «Подмосковные вечера» – как символ управления. «Подмосковные вечера» для него идеал гармонии, символ правильности, то, к чему он пришел к концу жизни. Мальчик мало что понимает, но тот упорно продолжает втолковывать: времени-то нет – толпа бояр в драных бабушкиных кофтах уже тихо подступает. Может быть, кофты где-то шиты золотом. Но это дела не меняет – шитые золотом обноски. Они еще в силе, но уже тлен. Что на ногах? Тапочки! Народ и бояре – это одно. Нищета, шитая золотом.

Вот! В огромном зале сидит человек. Ему читают стихи про любовь. Читают жуткие морды охранников в возрасте. Один, потом другой, потом третий. Долго. Где-то вдалеке на стульчиках сидят дети с бабушками. Бабушки тоже в тяжелых шубах. Меховые шапки, платки. Во время чтения по радио слышен шепот: «А правда он убил царевича?» – «Конечно…» – «А кто?» – «Да вот он…» и так далее.

Весь этот идиотизм происходит, пока человек не встает: «Ну, хватит, хватит… Согласился я, согласился… Ты, отче патриарх, вы все, бояре…» Делает знак: «Продолжайте концерт! Обнажена моя душа пред вами» и так далее. Жуткая, юродивая молитва – благодарность. Мальчик, которого переодели в костюмчик и который сел за фортепиано, начинает играть Шопена. А Борис начинает кланяться принесенным гробам бывших властителей России. Это все происходит под Шопена. Приносят гробы, открывают, достают останки в золотых ризах, читают бирки, кто есть кто: Владимир Мономах, Андрей Шестипалый, Вова Крюк… – уголовные клички, воры в законе, авторитеты. Все зажимают носы, а он кланяется каждому – уголовный ритуал.

Сегодня еще две сцены: Шуйский и Пушкин – когда один рассказывает другому о появлении Самозванца, и приход Бориса.

Первая сцена – информационная. Один боярин сообщает другому, более ушлому и хитрому, опасную новость о том, что где-то появился самозванец. Как это сделать так, чтобы это было интересно, чтобы новость была бы опасной новостью? Они опасаются подслушивания и тут же предают друг друга при первой возможности. С тех пор, с момента написания «Годунова», прошло двести лет, опыт подслушивания и опасности, связанной с этим, у нас накопился громадный. Два боярина, разговаривающие этими «опасными» для XIX века текстами, не вызовут нужной дрожи у публики. Не вызовут нервной дрожи, в лучшем случае любопытство и смех. А тут дрожь, дело идет о жизни, оба прощупывают друг друга, стараясь не сказать главного. Даже имя того, кто появился, боятся произнести вслух. Не уверены ни в ком, при этом едят и стараются изобразить спокойствие.

Паузы, жуют, уводят разговор специально куда-то в сторону, переспрашивают, спрашивают о важном как о незначительном, закашливаются, чтобы дать себе передышку подумать и выманить другого из норы… Два ловкача, умельца, два придворных. Сделать так, чтобы был ощутим ужас окутавшей их лжи и страха, создать иероглиф этого, формулу. Придворная эквилибристика. А потом, когда неожиданно подошел Борис, один незаметно исчез, а второй, резко изменив тон и закладывая «товарища», выдает ему все, очень просто, ясно, как доклад подчиненного, без всяких туманностей. С царем надо ясно и просто, юлить опасно: «Да, видели, да, говорят, да, толком ничего не известно, но опасно, вы же знаете свой народ…» И тут же страшно получает по зубам. Уходит весь в крови. «Иди, переоденься», – говорит вслед Борис. «Да ладно, в первый раз, что ли» – бормочет Шуйский. Вот такие две сцены рядом. Проработан должен быть каждый сантиметр. И каждый – разный, и каждый – часть очень быстрого целого.

Примечание

Спектакль «Борис» был поставлен в Музее Москвы, на территории бывших Провиантских складов в 2019 году. Роли играли: Тимофей Трибунцев, Мария Смольникова, Виктория Исакова, Мириам Сехон, Паулина Андреева, Михаил Филиппов, Герман Лукомников, Инна Сухорецкая и другие.

Художник – Анна Гребенникова.

Пушкин написал своего «Бориса» вопреки всем театральным традициям так необычно и остро, что люди много десятков лет не решались вообще за него браться. Этот криминальный период русской истории предстал перед нами как разбитое на много маленьких кусочков стекло или зеркало. Каждый из кусочков резал руки до крови. Непривычно и непонятно, как сделать. Но за двести лет со времени написания волей-неволей острые края этих кусочков сгладились, время их обточило, как морская вода со временем закругляет края разбитой бутылки. Мы привыкли. Привыкли к этой остроте, и она перестала резаться. Чтобы вернуть ей остроту, нужно было еще раз ударить по этим осколкам, так чтобы получились новые сколы и наши руки были бы в крови, как и души смотрящих. Этим желанием и объясняются и, я надеюсь, оправдываются, хотя бы отчасти, все мои «изобретения».

Двое

В 1943 году, во время войны, Михоэлса отпустили, вернее, послали, Сталин послал, в Америку доставать деньги у американских евреев. Он достал, и порядочно: на эти деньги была даже построена эскадрилья. Можно сделать спектакль о встрече Соломона Михоэлса и Чарли Чаплина.

Реальная встреча была короткой, минуты две. Но об этом можно пофантазировать.

Суть в том, что, встретившись, они вдруг поняли, что могут говорить на идише и переводчик им не нужен. И все гебешники, приехавшие с Михоэлсом, остались за дверью, а они говорили полтора часа без переводчика! На идише. Два гения, один – гениальный комик, второй – великий трагик, встретились в страшные времена. Один только что сделал «Диктатора» и был проклят Гитлером, а второй приехал из страны, где не менее страшный диктатор, пославший его просить деньги,