Новый курс. Разговоры с самим собой - Дмитрий Анатольевич Крымов

ждет его возвращения – он приехал на несколько дней, и они уже кончаются, надо уезжать… Остались последние минуты. И эти два человека в это время и в этих обстоятельствах разговаривают за закрытыми дверями на идише!

О чем?

Может быть, разговор-то сделать как раз ни о чем? О пустяках? Или о профессии? Не о танках, конечно же, и не о войне, это решается быстро: «Деньги? Конечно, дам…» Все происходит помимо текста, за текстом, под ним. Два самурая пьют чай. Два великих актера нащупывают друг друга.

Поле чудес – их разговор. Тихий и спокойный, а стены комнаты исчезают, и они парят над миром, как шагаловские влюбленные.

Что они делают? Один показал Гитлера, второй рассмеялся и показал Сталина и тут же испугался. Но плотину прорвало, сблизились. Разговоры на идише (или на псевдоидише), но о чем, должно быть понятно. Один о сложностях в Голливуде, второй о кино, о Госкино – нельзя, ничего нельзя, кроме «Цирка». Чаплин заинтересовался, попросил показать, ему понравилось, как тот поет, попросил еще. Михоэлс спел. «А вы-то как? Я же восхищался тем, как вы подкидывали собачку, а она попадала в торт! Как вы это делали?» Чаплин пытается вспомнить, но у него не получается, разбил что-то на столе. Гебешники приникли к двери, эти двое замерли, как нашкодившие школьники!..

А тот пожаловался, что с возрастом делать трюки стало тяжелее, даже тросточку крутить не получается так ловко. Долго крутят тросточку, сосредоточены. Потом Михоэлс попробовал собачку кинуть в торт – не получилось, тоже что-то разбил. Гебешники опять насторожились. Эти оба хохочут: возраст! Один показывает лекарства – одно, другое. Второй открывает шкаф – там целая аптечка. Хохочут. Чаплин предлагает виски. Пьют. Чаплин жонглирует стаканом, горд – еще могу! Показывает книжки о себе – десятки, фотографии, пленки, не пошедшие в кино, дубли, трюки, может быть, проецирует на стену какие-то случайные куски съемок, потом свой дом, собак, семью…

Оба чувствуют, что их жизнь перевалила за черту, когда нужно искать что-то новое. А где оно, это новое? В чем? У одного кончилось немое кино, а у другого, он чувствует, кончается что-то большее. Чаплин стал расспрашивать про то, можно ли трагедию сейчас играть в Москве. «Да нет… Только Лира…» Чаплин просит Михоэлса показать, как он играл Лира, он что-то слышал про московский спектакль… «Может быть, новое где-то там?» Михоэлс показывает. Чаплин просит научить. И один из робкого просителя вдруг становится строгим учителем, даже деспотом, а другой из знающего себе цену мэтра – послушным учеником…

Чаплин приглашает погостить. Михоэлс оборачивается на дверь. За дверью гебешники делают друг другу знаки – надо, мол, позвонить в Москву. А Чаплин завелся: «Давайте вместе что-нибудь сделаем! Кино, а? Я мечтаю сделать фильм о Нью-Йорке – случаи на улице… Тут столько типов! Давайте – вы пассажир, а я таксист из Индии… А теперь в магазине – я вор, а вы меня поймали…» Делают много этюдов, хохочут, серьезны. Эти два человека могут сыграть все. И это их воздух и адреналин.

И надо, чтобы их играли два хороших актера, в возрасте, два усталых и опытных человека, которые сами бы знали, что почем, два еврея.

А потом надо расставаться. А они заигрались: один уже играет Андрея Болконского, а второй – Наташу Ростову, и они кружатся в вальсе на ее первом балу, а потом один играет машину, у которой отвалилось колесо и она летит в пропасть, а второй – это самое колесо… Но надо расставаться. Так детям в разгар игры говорят, что надо идти спать. И они идут: один остается в своей квартире, окруженный женами, детьми и няньками, остается в своем одиночестве, а второй идет куда-то в снег, в Москву, все время оборачиваясь, идет навстречу своему самосвалу.

Примечание

Спектакль был поставлен в пространстве Музея Москвы в 2021 году. Чаплин и Михоэлс были огромными куклами, каждой из которых руководили пять-шесть человек. Роза Хайруллина взяла на себя роль Чаплина, а Максим Виторган и Александр Феклистов в очередь были Соломоном Михоэлсом.

Художником спектакля была Анна Гребенникова.

Дон Джованни

А что, если сделать спектакль, где «отстреливать» ошибающихся актеров? Было бы здорово. Эффектно сделать это в опере. Выстрел, всё в крови… И выходит следующий исполнитель, пугливо озираясь на труп предшественника, и продолжает с оборванного места. Очень жизненно и очень необычно – будет интересно смотреть. Хорошая идея прерывать оперу, только начав, и начинать снова чуть с затактом с другим составом!

Можно так делать довольно долго: Режиссер очень придирчив. Публика должна ясно почувствовать: критерии высоки и даже непонятны – чего он хочет? Чем не доволен? Поют нормально, как всегда…

Можно после каждого выстрела и очередной гибели актера выходить на сцену и спокойно объяснять, почему и в чем была ошибка. Но секрет в другом, не в тех или иных ошибках, а в том, что ему вообще все это надоело, надоело это «как всегда», а что вместо этого, он не знает. Старый волк, которому надоело жевать и пережевывать эту баранину! Какое-то глубинное внутреннее недовольство. Может быть, собой? Ведь уже не мальчик… И знаменит… Но что-то кончилось. А было же когда-то ясно, и просто, и весело… было. Было!

И он идет на рискованный, абсолютно обреченный шаг: позвать свою старую команду, с которой у него было легко и весело. И был успех. Правда это было давно-давно, но сейчас они где-то тут, в театре, он их видел, кого-то он сегодня утром мельком видел на служебном входе, кому-то можно позвонить… Он призывает свое прошлое. Хотя они уже не поют, растолстели и больны, но он кричит: «Бывших Дон Жуанов не бывает!» И зовет их.

Лепорелло – старый артист, играл когда-то Лепорелло в студенческом спектакле Режиссера, сейчас потолстевший заслуженный артист, пришедший в театр, чтобы оформить пенсию.

Донна Анна – тоже когда-то играла в этом нашумевшем спектакле, потом вышла замуж, уехала в Италию, там родила, муж бросил, сейчас почему-то тут, говорят, хлопочет о продлении визы. По-прежнему имеет взрывной характер.

Дон Жуан – бывший Дон Жуан студенческого спектакля, высокий и худой алкаш на излечении. Сейчас заведует в театре поворотным кругом.

Эльвира – толстая армянка с большой грудью и усами. Сейчас убирает туалеты. Бывший роман Режиссера. Хотя романы у него были со всеми.

Примадонна – дура не у дел, но тоже из прошлого, где-то там болталась рядом.

Я понял, про что это: прошлое догоняет. Он берет пять своих старых, старых актеров, уже не годных, спившихся, больных и озабоченных бытом, толстых, – это вызов. Вызов своему успеху, своей Греции, где его ждут на премьеру, своей удачливости, – прямо как Дон Жуан: «А приходи ко мне на ужин!» Знает, что статуя не придет, а если и придет, то он выкрутится, он везунчик! И набирает пять совершенно пыльных, списанных со счетов театральных крыс – это вызов! У него на завтра билет в Афины, он успеет уехать, не погибнуть под завалами, если даже не получится, – ему же всегда везет! А тут еще две «тетки» подвалили из прошлого, а он еще ухаживать хочет и полон обаяния, как старый конь.

А второй акт начать с «профсоюзного собрания». Все бузят, все недовольны. Театр кипит! Тут и все женщины, и все мужчины, все предъявляют Режиссеру претензии, у всех есть свой счет, чаша переполнена, все вместе поют так, что это похоже на птичий базар, – демократия!

Режиссер прекращает это, бросая кошелек с деньгами на сцену. Он это делает, когда демократия дошла до края, взбесившаяся толпа качает права, и лучший друг, старый Лепорелло, говорит: «Я ухожу, всё, больше не могу!»

Тогда – кошелек. И пауза. Тогда все вокруг, не глядя друг на друга, медленно подходят и, поделив деньги, начинают играть. Играют хорошо, как надо. Но с «промотками» (Кузьма!), в ускоренном режиме: надо дойти до конца. До конца! Режиссер подгоняет: дальше, дальше! Это понятно, дальше! Ему почему-то надо дойти до конца!

И когда приходит Статуя, Режиссер