Крутые парни и второй пол - Сьюзан Фрайман

мира, тянувшего символическое ярмо империализма усердней, чем кто бы то ни было. Неудивительно, что в своей рецензии на книгу Саида для Village Voice Сулери говорит именно об Остин как самом неочевидном примере воплощения империалистских позиций: «На каждого Салмана Рушди есть своя Джейн Остин»[135]. Более того, поскольку Остин изымается из исторического контекста, ее европоцентризм отделен от ее недореализованных, как у женщины, гражданских прав. Находясь на периферийном плане в доминирующей культуре, Остин была захвачена официальной версией демократии не более, чем темные «иностранные державы», – о чем она, судя по ее романам, часто размышляла. В моем прочтении, таким образом, нет намерения собрать по кусочкам разбитого идола; как и Саид, я больше заинтересована во всем своеобычном и несовершенном.

4. Эндрю Росс: романтика плохого парня

Интеллектуалы нового поколения не только действуют на разных фронтах, они фактически принадлежат к различным социальным группам и хранят верность различным социальным движениям… Учитывая нынешний небывалый плюрализм взаимоисключающих радикальных течений, вполне возможно, что они могут быть лидерами мнений, неуверенными сторонниками и реакционерами одновременно.

Эндрю Росс, «Без уважения: интеллектуалы и популярная культура» (1989)

Скольких исследователей Т. С. Элиота преследовали в национальной прессе за то, что они слишком усердно смотрят ТВ? Кого из нас, хвастливых умников, высмеивали за то, что мы слишком хорошо одеваемся? Эндрю Росс, директор инновационной программы по американистике Нью-Йоркского университета, умудрился два раза оказаться тем самым человеком. О нем насмешливо писали в глянцевых журналах от New York Times Magazine до New York. Росс стал лицом новых культурных исследований, и его частенько называли лично ответственным за все модное в современной гуманитаристике. В мейнстримных медиа он служит подтверждением того шокирующего факта, что почтенные профессора литературы теперь занимаются этнографическими исследованиями рэп-музыки, компьютерных хакеров и дневных ток-шоу под соусом наших симпатий к левым взглядам. Повлияло на его репутацию и то, что коллеги-либералы вроде Ричарда Рорти скептически писали о нем на страницах Dissent. Однако, сколько бы его ни презирали, его всегда продолжали обхаживать. Баллантайн выдал ему авансом шестизначную сумму за книгу «The Celebration Chronicles» (1999) о задуманном Диснеем поселении в центральной Флориде. Фактически нападки традиционалистов в ходе этих культурных войн только зацементировали известность Росса как одной из главных академических суперзвезд.

Что же сделал Эндрю Росс, чтобы привлечь такое внимание? Во-первых, он с пугающей регулярностью публиковал блестящие исследования широчайшего диапазона: от Холодной войны до глобального потепления и туризма в Полинезии. В начале нулевых ему было немного за сорок, а у него уже вышло шесть книг с 1986 года и было отредактировано почти столько же. Его сборник эссе «Настоящая любовь: во имя культурной справедливости» вышел в издательстве New York University Press в 1998 году. С 1992 по 1997 год он вел постоянную колонку в Artforum и умудрялся писать статьи в The Nation и The Village Voice. Полистайте любой сборник о Мадонне, Аните Хилл или О. Джей Симпсоне, и вы найдете там статью Росса. В начале 1990-х годов и правда нельзя было открыть какой-нибудь ведущий академический журнал и не прочесть там его мысли об американской культуре. Но затем, в 1996 году после дела Сокала, случился настоящий ад. Все началось с того, что физик Алан Сокал опубликовал статью в выпуске журнала Science Wars, которую Росс редактировал для Social Text, издания, с которым у него были давние связи. И, когда выяснилось, что эссе Сокала – мистификация, призванная высмеять критику науки, разработанную Россом и прочими теоретиками, именно Росс принял удар на себя. Воспроизводящие риторику культурных войн дебаты имени Сокала столкнули тех, кто, не доверяя теории, верит в объективную истину и воспринимает класс как единственный базис левой политики с теми, кто утверждает, что понятия расы, гендера и сексуальности также играют важную роль в формировании нашего представления о себе и о мире. И снова в газетах и журналах по всей стране культурные исследования в лице Росса осуждали и защищали.

Надеюсь, что теперь ясно, что я разделяю позицию Росса в отношении политики прочтения популярных текстов и поддерживаю его попытки демистификации научных авторитетов. Из всех его работ меня больше всего заинтересовали разделы «Странной погоды» (1991) и «Теории жизни чикагских гангстеров» (1994), касающиеся экологического дискурса. Ссылаясь на повсеместность экологической терминологии даже среди президентов и корпораций, Росс показал, как они оправдывают незаметную тиранию ради благих целей и поощряют милитаризм, с попыток противостояния которым они начинали. И тем не менее, хотя я и поддерживаю Росса в его полемике с газетами, Рорти и Сокалом, у меня есть свои счеты, и, подобно остальным его критикам, я выделяю его потому, что он продолжает быть влиятельной и даже эмблематичной фигурой в культурных исследованиях. Далее я постараюсь доказать, что работы Росса в течение многих лет – неутомимо анализирующие героев поп-культуры от рэперов до хакеров и проницательные в вопросах расы и особенно класса – странным образом оказываются непоследовательны, когда речь заходит о гендере, и отсталыми, если не реакционными, в отношении прав женщин.

Это правда, что в книге «Без сладкого: мода, свободный обмен и права швей», которую Росс редактировал в 1997 году, справедливо привлечено внимание к женскому и детскому труду, вполне возможно, обеспечившему вас любимой парой джинсов. Но для начала есть еще колонка в Artforum 1995 года, воспевающая женские зады в музыкальных видео, снятых исключительно мужчинами, в которой он проигнорировал женщин, например группу Salt'n'Pepa, хвастающих своими прелестями, вероятно, именно для того, чтобы бросить вызов взгляду черного мужчины, о котором Росс обобщенно пишет как о «черном» («Back on the Box»). Имея возможность протестовать против эксплуатации женского труда в швейной индустрии, Росс куда чаще оставляет женщин на обочине своих работ, а категории «маскулинного» и «феминного» использует в устоявшемся понимании. В его текстах порой можно заметить ощутимо тревожную и отвергающую реакцию на женскую сексуальную агентность и феминизм. И все это было бы сейчас совершенно неудивительно, если бы мы не говорили о работах молодого, принципиального и «модного» критика, который часто заявляет о своей приверженности борьбе за социальную справедливость. Хоть я и уважаю его за эту приверженность, но для меня Росс – яркий пример того, о чем он сам пишет в приведенном мною эпиграфе, а именно противоречивости убеждений современных левых интеллектуалов. В конечном счете я предполагаю, что вся генеалогия его левых взглядов, начиная с ранних связей с объединением теоретиков кино Screen до более поздних культурных исследований в духе Бирмингема, доказывает