Крутые парни и второй пол - Сьюзан Фрайман

Фотография Леннокс в образе Элвиса, одна из двух иллюстраций ко всей главе, дополнительно подчеркивает все вышесказанное. Возможно, я должна быть благодарна Россу за его попытку не забыть о женщинах вовсе в главе, захваченной мужским дрэгом. Однако я полагаю, что так же как Дэвид Боуи оглядывался на денди XIX века, буч-панки хотели дать ответ не только коллегам по рок-сцене, экспериментирующим со своим гендером (как предполагает Росс), но также и мужеподобным лесбиянкам Парижа и Гарлема 1920-х и тем бучам, что напивались, флиртовали и дрались в гей-барах в 1950-е; феминисткам второй волны, разочаровавшимся к 1975 году в «андрогинности», и лесбиянкам 1970-х годов, отвергавшим распределение на роли буч и фэм, артикулируя свою коллективную идентичность чаще всего через образы буч. Таким образом, небрежно приравнивая практику женских переодеваний к мужским, Росс вырывает ее из отчетливой и хорошо задокументированной истории маскулинных женщин. Дрэг-женщины оказываются частью чуждой им генеалогии. И подобная неточность может быть даже более деструктивной, чем полное исключение женщин из исследования.

Мимолетное присутствие женщин в рассмотренных главах выглядит еще более проблематичным, если вспомнить о пространных рассуждениях Росса об «интеллектуалах» и «популярной культуре». Небрежно упоминая женщин, используя их имена, когда это ему удобно, Росс пытается скрыть исторически закрепленную за мужчинами категорию «интеллектуальности», а также ассоциацию женщин с «массовой культурой» в наше время. И, хотя гендерное измерение важнейших понятий в «Без уважения» подразумевается, когда это необходимо, Росс никогда прямо не обращается к их бинарности, а иногда и с легкостью игнорирует ее. Как мы вскоре увидим, отсутствие прямого указания на привилегированность понятия «интеллектуал» особенно сильно дезориентирует в главе о порнографии[162].

В то время как безрассудное исключение женщин насильственно дегендеризует мир, практика их эпизодического упоминания облегчает совесть, но влечет за собой риск мисгендеринга и, следовательно, некорректного понимания политики власти. Если кто-то решил писать про культуры, в которых доминируют мужчины (в конце концов, кто-то должен это делать), важно начинать с определения роли «маскулинности», которая должна сама стать предметом анализа. Однако, как мы уже могли убедиться, в некоторых работах Росса это происходит лишь с целью или преуменьшить роль мачизма в таких культурных явлениях, как гангста-рэп, или даже превознести его. И все-таки прием сознательного исключения может, в отличие от случаев, когда предвзятость скрывается или вовсе остается незамеченной, послужить основой для феминистской критики. Так, например, одна из глав книги «Strange Weather: Culture, Science and Technology in the Age of Limits» (1991) использует этот прием с определенным успехом. «Cyberpunk in Boystown», как понятно уже из названия, связывает авангардность и цинизм киберпанка с паническими фантазиями белых мужчин времен правления Рейгана. Заостряя внимание на том факте, что герои киберпанка – это всегда «молодые героические мужчины с прошивкой рабочего класса в плечах и постмодернистской прошивкой в мозгу», Росс указывает, что так стирается память о недавних восстаниях чернокожих и женщин. Помимо прочего, он также обращает внимание на феминистскую научную фантастику и на хип-хоп, пытаясь обрисовать более обнадеживающую и демократическую картину будущего.

Грязная игра

Теперь я перехожу к эссе о футболе, опубликованном в Artforum. Суть этого небольшого текста в том, чтобы показать футбол мужественной дисциплиной, образцовой в своей объединяющей самоотверженности. Завершается же оно очередным токенизмом, сродни тем, о которых я писала выше. Также я решила включить это эссе в книгу, чтобы на его примере продемонстрировать систему моральных антитез, присутствующих во всех работах Росса, в которых женщинам и феминизму в целом, как правило, отведена отрицательная роль. В этом эссе Росс размышляет над происхождением национальных стилей футбола и их достоинств – возникают ли они из самой игры или проецируются на нее? На протяжении всего текста он играет с изобретенными им самим терминами и пишет о «барочном» бразильском футболе с игроками, «чьи тела извиваются, как в аду», о предпочитающих этику «честного труда» уравновешенных англичанах, о самоколонизированных и потому шизофреничных шотландцах и, наконец, об американцах с их устойчивым «иммунитетом» к чарам футбола. Размышляя о сконструированности этой типологии, Росс в итоге и сам создает оппозицию между футболом как страстной игрой рабочего класса, в которую играют везде (кроме США), возникшей, как нам объясняют, в качестве способа выживания и формы классовой борьбы учителей из не-элит в английских публичных школах, и контролируемой, «джентрифицированной» игрой, в которую футбол превращают чиновники, пытающиеся американизировать его, подчиняя требованиям коммерческих спонсоров.

Чтобы понять, где в этой драме хорошие парни, а где плохие, не нужно много времени. Коллективное пристрастие к социализму и футболу увязано здесь с отвращением американцев и к тому, и к другому, так что любому читателю с левыми взглядами становится ясно, что суть сопротивления заключается в просмотре футбольного матча, который не прерывает реклама пива. Разумеется, я солидарна с лежащей в основе этих рассуждений классовой политикой, поддерживающей своевольных фанатов из рабочего класса, а не инструменты управления толпой, внедренные Маргарет Тэтчер. Что меня беспокоит, так это то, каким образом праведность, протестность и спортивное общенациональное единство объединяются в мужской игре, в то время как домоседство, джентрификация и коммерциализация связаны с кооперативными играми во главе с Соединенными Штатами. Так, Росс, например, пишет о том, что Международная федерация футбольных ассоциаций «надеялась привнести в игру культуру американского спорта – в которой нет места хулиганам и которая насыщена коммерческими ценностями, – что понизит уровень классового сознания и избавит от агрессии фанатов, чья „любовь“ к команде походит на супружескую неверность, длящуюся до глубокой старости». Росс, очевидно, разделяет эту любовь и осуждает американизацию футбола. Выступая против федерации в целом, он тем не менее, по-видимому, соглашается с ней в том, что женщины в футболе должны обслуживать трансгрессивные потребности мужчин, будь то «сексуальные» (стремление к «адюльтера», скрывающее, как позднее уточнит Росс, гомоэротические желания) или политические. В космологии, основанной на ценностях инакомыслия и неподчинения, Росс, соответственно, обрекает женщин-спортсменок на роль послушных сторонних наблюдательниц. В этой системе, поощряющей предметы народной любви, Росс с осуждением смотрит на кооперативность, смешиваемую им с коммерцией и облагороженной стерильностью.

Учитывая общую положительную интонацию в этой статье о необузданной мужественности, противостоящей изнеженному американскому соккеру, попытка Росса в последнем параграфе сначала в очередной раз уничижительно отозваться об «американизированных играх с бесконечными рекламными паузами и пустопорожними комментаторами, забрасывающими зрителей утомительными статистическими выкладками», а после этого разразиться внезапной похвалой «соккеру в США как настоящему женскому спорту», выглядит в лучшем случае