Крутые парни и второй пол - Сьюзан Фрайман

массовой культуры во времена Холодной войны»[181]. Ее внимание к работникам секс-индустрии дало пощечину «буржуазной морали» и заставило ратующих за «социальную чистоту» феминисток защищать проституток викторианской эпохи[182]. Поддерживая «эротику», противопоставляемую непристойной порнографии, они обращались к тем же классовым предрассудкам, использованным в защиту «Любовника леди Чаттерлей» и подобных романов как «произведений искусства», а не «непристойностей»[183]. Таким образом, Росс использует давно уже известные приемы, чтобы отстоять то, что он считает популярным, вульгарным и непростительно грубым, от нападок высокомерных женщин, старающихся вымарать «грязные картинки» или, что ничуть не лучше, представить их в качестве произведений искусства, требующих утонченного вкуса.

Чего мы не видели до этого, так это попыток приравнять этих женщин как феминисток не только к среднему классу, но и к интеллектуалам-полемистам времен Холодной войны, хипстерам, интеллектуалам поп- и кэмп-культур, чье осторожное и, в конце концов, снисходительное отношение ко всему популярному является главной темой этой книги. Оставляя за скобками мой собственный скептицизм к антипорно-феминисткам, я хотела бы снова заявить, что их позиционирование в книге Росса упускает исторически неоднозначное, если не противоречащее само себе, соотнесение женщин с категорией «интеллектуалов». Мне кажется совершенно очевидным, что оба термина из подзаголовка «Без уважения» – «Интеллектуалы и популярная культура» – являются классовыми и гендерными: женщины и феминизм с той же очевидностью последовательно включены в категорию «популярного», с какой они исключаются из привилегированного положения «интеллектуалов». Первая глава намекает на это, предлагая мелкобуржуазные и уничижительно «женственные» попытки письма Этель Розенберг в качестве образчика популярной культуры, отвергаемой антисталинистскими интеллектуалами, само собой разумеется (за несколькими исключениями), мужчинами[184]. Однако, как мы уже имели возможность убедиться, проводя проницательный классовый анализ динамики «высокой» и «низких» форм культуры, Росс не считает нужным затрагивать влияние гендерного фактора на это соотношение. Следовательно, когда дело доходит до порно, Росс не колеблясь выставляет «антипорно-феминисток» в роли «интеллектуалов», противостоящих «поп-культуре», снова и снова определяя порнографию исключительно с мужской точки зрения. Так же, как и в более поздних своих работах, разобранных выше, он изображает сцены классовой борьбы, в которых идеологически женщины представляют «элиту», а мужчины – «народ». Таким образом, политические результаты его анализа неоднозначны. Оценивая сложный дискурс вокруг поп-культуры, Росс в своей версии культурных исследований справедливо корректирует высокомерные представления исследователей Франкфуртской школы и других им подобных, в том числе и по отношению к порнографии. Одновременно, так как он восстанавливает в правах «приниженного» мужчину и критикует «возвышенных» женщин, он остается в русле негативного отношения Франкфуртской школы к феминизму и терпит неудачу в попытках сексуальной и классовой классификации политики порнографии[185].

Росс открыто и в резкой форме отказывается от гендерного анализа порнографии на основании того, что феминистки по определению презирают порнографию, считая ее столь же вульгарной, как и ее потребителей. На том основании, что феминизм предполагает элитарность, он затевает игру между враждебными друг другу гендерным и классовым методами, подтасовывая колоду в пользу последнего. Однако это удается ему только за счет перетягивания одеяла в сторону антипорнографического феминизма и, как в случае статьи о Мадонне, преуменьшения роли просексуального феминизма, одновременно симпатизирующего хардкорному порно и осуждающего сексизм в индустрии. На протяжении четырнадцати страниц Росс цитирует выдающихся феминисток Эллен Уиллис и Энн Снитоу[190], выступавших за «опасные наслаждения»[191], а затем воспроизводит аргументы в пользу «секса/антицензуры», сделанные ими и другими исследовательницами с момента начала феминистских секс-войн в ранних 1980-х. И тем не менее он отказывается признавать, что их аргументация соотносится с «про-секс-феминизмом». Ссылаясь исключительно на то, что он называет «анти-анти-порно феминизм» (вслед за «анти-анти-коммунизмом»), Росс умалчивает об их поддержке феминистского порно и сводит их к анти-порно шаблону, сравнивая обе стороны этого спора с дискурсом времен Холодной войны, вовсе некомпетентного в вопросах гендера.

Еще более некорректным является намек во вступлении к «Без уважения», что существует только «движение анти-антипорно… Движение, которое противостоит критике популярной порнографической культуры со стороны интеллектуалов феминизма»[186]. Полностью избавившись от феминисток, артикулировавших аргументы в пользу так называемой анти-анти-порно позиции, Росс помещает «феминистских интеллектуалов» по одну – разумеется, не подходящую им – сторону баррикад. Особенно удручает, что эта аргументация об отношении к порнографии является последним веским словом в «Без уважения». На этом, как Росс сам говорит, он останавливается, чтобы «в пику культуре подозрительности, отчужденности и высокомерия» (по отношению к популярной культуре), принадлежность к которой он только что приписал «феминистским интеллектуалам», привести в пример «заслуживающую подражания модель активизма и интеллектуальной вовлеченности», применяемую движением анти-антипорно, не имеющим ничего общего с феминизмом[187]. Достигая в этот момент высшей точки, Росс рассматривает позицию «анти-антипорно» как «билль о правах для нового социального контракта между интеллектуалами и популярной культурой», в котором содержится ряд волнующих требований: сексуального удовольствия, сексуального равноправия и сексуального разнообразия[188]. Однако весь этот увлекательный манифест, этот призыв к «новой культурной политике, не стыдящейся интереса к популярному»[189], демонстративно направлен против феминизма, который Росс необъяснимым образом умудряется свести к анти-порно манифестам. Излишне говорить, что такой анти-антипатриархальный взгляд на культурные исследования едва ли сочетается с радикальными взглядами Росса, на словах поддерживающего новые социальные движения, в том числе и женское.

Еще одной группой, сочетающей яростные просексуальные взгляды с феминистской критикой шаблонов в порно, являются активистки из числа работниц секс-индустрии, добивающиеся лучших условий работы и большего количества горячего порно для женщин. Эти женщины на законном основании могли бы претендовать на членство в «народном» мужском клубе, как его представляет себе Росс, и оспорить легитимность классового противостояния между чопорными феминистками и среднестатистическим порноманом Джо. Частично Росс понимает это и хочет подтвердить свою солидарность с секс-работницами, чье приниженное положение он один раз даже сравнивает с «водителями грузовиков» как с типичными потребителями порнографии, ведь «и тех и других интеллектуалы обличали как морально разложившиеся социальные элементы»[192]. Более того, он начинает главу цитатой порнозвезды Нины Хартли, говорящей о том, что «сейчас порно – это единственная прибыльная игра в городе. Но это игра, в которой игроки со временем могут изменить некоторые из правил»[193]. Мы могли бы предположить, что Росс пытается поддержать веру Хартли в ревизионизм секс-работников, особенно с учетом того, что в другом его эпиграфе цитируется лидер антипорно-движения Андреа Дворкин. И действительно, в первом абзаце Росс будто бы иронизирует над владельцем видеомагазина, который, как «мужчина мужчину», убеждал его в том, что это новое порно для женщин «наконец-то показало, на что оно способно;