Крутые парни и второй пол - Сьюзан Фрайман

Красивые, мягкие, стирающиеся тканевые прокладки для менструаций и аксессуары из органического трикотажа или хлопковой фланели. В следующий раз помните: тампоны – это сексуальное домогательство и насилие над Землей. Оставайтесь с нами. Не используйте их!

Используйте их снова! ЗВОНИТЕ 1–800–845–FLOW.

«Не поймите меня неправильно, – объясняется Росс. – Я сам сторонник повторного использования и разделяю скепсис многих защитников окружающей среды в адрес практик переработки, на которые делает ставку большой бизнес. Однако я утверждаю, что люди в большинстве своем не будут благосклонно реагировать на подобные принудительные послания, вызывающие чувство стыда и самообвинения»[212]. Если оставить за скобками борьбу повторного использования против переработки, у меня вызывает недоумение то, как ответ Росса подхватывает заложенные в рекламе гендерные дихотомии, уже описанные выше. Вторя ранним работам, «Чикаго…» предостерегает от тиранического и вызывающего чувство вины «аскетизма», свойственного по большей части «зеленому дискурсу», призывая вместо этого к раскрепощающему «гедонизму»[213]. И, как и прежде, неприглядная сторона «антиудовольствия» изящно феминизируется, в данном случае через идиому «матушка-Земля». Матушка-Земля, таким образом, присоединяется к дискредитированному семейству женщин – в котором уже есть футболистки, чопорные любительницы аэробики из Беверли-Хиллз и антипорнографические феминистки. Всех их объединяют любовь к социальным ограничениям, высокомерие, сексуальная сдержанность, моральная чистота, а теперь еще и чистота как вид морали[214]. Естественно, уничижительное отношение к «матушке-Земле» у Росса отличается от принижения природы западной наукой. Антигероем для него в данном случае является не сама природа, а экологический и культурный феминизм, стоящий за этой рекламой, считающий матушку-Землю допатриархальной силой, с которой нельзя не считаться. Таким образом, не природа, а дискурс природы, не первобытная женственность, а определенная разновидность популярного феминизма являются мишенью культурной критики Росса. И тем не менее субъективный взгляд на нее, так же как взгляд традиционной науки, остается неосознанно мужским, точно так же как демонизированный объект взгляда остается женским.

С точки зрения экофеминизма или просто женщины, напротив, мать-Земля в этой рекламе не столько угрожает женщинам, сколько приглашает их идентифицироваться с ней, отказавшись от пенетрирования себя высокотехнологичными одноразовыми прокладками/тампонами. («Матушка Земля больше не будет это терпеть… Тампоны – это сексуальное домогательство и насилие над Землей… Не используйте их!»). А то, что Росс называет принуждением, может быть прочитано и как призыв сопротивляться. Там, где он видит самоотречение, можно найти самоутверждение, особенно телесного/сексуального характера, учитывая, какая атмосфера секретности и отвращения окружает менструацию. Послание женщинам «преодолейте табу» с точки зрения Росса звучит как «лишайте себя всего ради верности экологии, или мать-Земля вас накажет». Скорее, это что-то вроде: «Восстаньте, дочери мои, и сопротивляйтесь мифу о том, что ваши тела Неудобны и Табуированы. Ваши менструальные выделения вовсе не грязные, а чистые, прекрасные и естественные, как мои собственные бурные реки». Так что в контексте экофеминизма эти строки далеки от давления на совесть – напротив, реклама предлагает свободу от стыда. Протестуя против загрязнения окружающей среды, она также пересматривает взгляд на женское тело как на грязное. Эссенциализируя связь женщин с природой, реклама опровергает взгляд на женское тело как на нечто неестественное и склонное к периодическим отклонениям. В части предыдущей главы «Эко-женщина» Росс хоть и несколько двусмысленно, но показывает, что он способен разглядеть и оценить по достоинству экофеминистскую логику чествования «матушки-Земли» как могущественной и дикой силы, которую старалась укротить наука[215]. И все-таки, когда речь заходит о «переработке менструального белья», Росс не только принимает антипуританские чествования женского тела за пуританские, но и, сам того не замечая, возмущается «принудительному» приписыванию феминистками Земле материнской силы.

Зачем говорить о феминизме

Как я уже упоминала ранее, в работах Росса раскол между негативной «буржуазной» женщиной, искореняющей грязь и похоть везде, где их может отыскать, и позитивным «пролетарием»-мужчиной, чья вульгарность и сладострастие помогают ему вести подрывную деятельность, иногда осмысляется как раскол поколений и семейная борьба между все контролирующей матерью и сыном-бунтарем. Полиция окружающей среды носит значки, выданные матерью-Землей, в то время как неповиновение заключается в сквернословии молодежных культур вроде гангста-рэпа, доминирующее положение в которых занимают мужчины. Поколенческий контекст и вправду имеет особенное значения для Росса. Так, например, в главе «Эко-мужчина появился из эко-женщины» книги «Чикаго» есть следующее, ничем не подкрепленное суждение: «Большинство социальных теоретиков связывают происхождение статусной иерархии в племенных сообществах с внутренней напряженностью, обусловленной главенством старших. Другими словами, мужчины и женщины управляли другими мужчинами и женщинами, пользуясь геронтократической привилегией, еще до того, как мужчины стали помыкать женщинами посредством полового разделения труда»[216]. Тут мы могли бы спросить: «Зачем Россу представлять дело так, чтобы угнетенной оказывалась молодежь, а не женщины?». Вполне вероятно, что для того, чтобы создать базис для многих работ, в которых популярные молодежные культуры раз за разом служат источником вдохновения и политическим инструментом. Кроме того, как я уже писала, для Росса диссидентские молодежные движения почти всегда ориентированы на мужчин, в то время как женщины (за редким исключением) изображаются в роли «старших», склонных к авторитарному поведению и вечно грозящих наказанием. Все это говорит о том, что политическая заинтересованность Росса в молодых мужчинах, его романтизация «плохих парней», судя по всему, неотделимы от представления о материнстве как тирании.

Угнетение мальчиков женщинами не является, как мне кажется, политической парадигмой нашего времени. Зато как парадигма мышления современного мужчины, напротив, этот образ может быть показательным. В оставшейся части главы я прокомментирую постоянные попытки Росса дистанцироваться от феминизма как вектора развития современного западного культурного нарратива, что напоминает потребность сыновей выйти из-под влияния первичных материнских фигур. В качестве образца я возьму «Демонстрируя сексуальное различие» и «О тишине не может быть речи» – две статьи, вошедшие в известны сборник «Мужчины в феминизме» (1987) под редакцией Элис Жардин и Пола Смита. «Демонстрируя…» тогда часто критиковали за нападки на радикальный феминизм за «эссенциалистский» язык, за теоретическую неоригинальность и политическую сомнительность[218]. Еще больше меня беспокоит тот факт, что как «Демонстрируя…», так и «О тишине…» подходят к проблеме «мужчин в феминизме» с точки зрения судебных драм: дела Джека Потрошителя и нидерландского феминистского фильма «Тишина вокруг Кристины М.», рассказывающего о суде над тремя женщинами, убившими мужчину. Росс шутливо замечает, что его зацикленность на «судебных процессах, защитах, судебном преследовании и т. д.» в данном случае является «ничем иным, как симптомом типично мужской тяги к сутяжничеству»[219]. С моей же точки зрения, это скорее продукт типичного мужского стыда и стратегии самозащиты, стремительно переходящей в контратаку. И, хотя Росс начинает с отрицания универсальности мужского насилия, заканчивает