Каждому слову – своя борозда. Словник - Александр Александрович Романов

могли древние охотники охотиться здесь на глухарей, которые, возможно, водились тогда в изобилии? Переход гласных "у-и-е" допускается. Сейчас административный центр Двиницкого сельского поселения".

«Почему-то мне вдруг подумалось, что нечистая, неведомая и крестная сила, жившая в наших деревнях, лесах, болотах, сказках, народных былях – вовсе не выдумка, а проявление иной формы бытия иных существ, не знаемых нами, но соседствующих с нами в формах и сферах, не видимых нами.

Редко-редко удавалось их заметить более или менее определённо.

Оттого и страх был… И есть… И будет…» (осень 1989 год).

«Наши места – это финно-угорские племена, чудь «заволочская» (за волоками). Как память о финно-угорских племенах остались в наших краях неславянские названия рек – Сельменга, Уфтюга, Корбанга, Вожега, Морженьга (Морженга), Пудога, Леденга, Рабанга…

Основой хозяйства этих племён были охота и рыболовства. Племена чудь не знали хлебопашества, питались мясом диких животных и рыбой. Одежда – звериные шкуры. Жили в землянках. Чудь пребывала в язычестве…

Рыболовство – щука, лещ, окунь, налим, голавль, хариус, сухонская чудо-стерлядь… Извели пароходством…»

Все записи, связанные с исследованием родных мест, опираются на исторические источники:

1. ГАВО. Ф. 496. Оп. 4. Д. 525. Клировая ведомость Кадников-ского у. Георгиевской Корбангской церкви за 1895 г. (выписки Д. А. Пшеницына).

2. ГАВО. Ф. 496. ОП. 4. Д. 538. Л. 203 об. Клировая ведомость Кадниковского ул. Георгиевской Корбангской церкви за 1905 г. (выписки Д. А. Пшеницына).

3. ВЕВ. – 1866. – № 17. – С. 173.

4. ИИАК. – Петроград, 1915. – Вып. 59. – С. 185.

5. Суворов Н. Несколько статистических и топографических сведений о Вологодской епархии от начала XVII столетия до настоящего времени // ВЕВ. – 1865. – № 21. – Прибавления. – С. 817.

6. Церковно-исторический атлас Вологодской области. – Вологда: Древности Севера, 2007. – Т. 1. – С. 80, 149.

Черты и краски народной жизни

(авторские зарисовки)

Пришла, наконец-то, пора разглядеть конкретного труженика со всеми его способностями, устремлениями и нуждами. Ведь слишком долго – десятилетиями! – у нас в служебном да и в речевом обиходе фигурировал некий усреднённый «советский человек». Он был очень удобен для плановиков и статистиков, так как являл собою немого представителя народа. Однако такой среднестатистический человек – не живой труженик. Не тот, которого называем «простым человеком».

Простой человек лишь с виду прост: в обыкновенности его судьбы таится выстраданный опыт жизни. За скромностью облика, за негромким исполнением своего дела, за суровой молчаливостью нередко скрыта многодумная натура.

Мне кажется, что выражение «простой человек» не без хитрости когда-то придумали они сами – люди, занятые не видной, но повседневной насущной работой. Придумали, чтобы своим взглядом снизу вверх получше рассмотреть начальствующего над ними «непростого» человека».

* * *

Вот и я, уже пожилой человек, возвращаюсь по весенней земле к родному деревенскому дому. И пусть в нём никто меня уже не ждёт – я обогрею печным теплом свои воспоминания о матери, об отце, о многих близких людях и покажется, что я опять с ними! Иду по улице и вижу, как напротив дремучей пихты, похожей на огромную свечу, трудятся мои соседи. Подхожу, здороваюсь за руку, как друг и брат. Оказывается, песок-плывун забил водоносный слой. «Спускались на дно?» – любопытствую. «А как же, – отвечают, – ух, глубоко! Ткнёшь лопатой – плывун токо [только] вспухнет. Вон сколько его вычерпали». Я смотрю: в рыжем наплыве вся канава. «А как там держитесь?» «А там – стояки, как подмостки. Их ещё старики вбивали. До нас вбивали, а стояки что камень: не гниют. Вот как делали прежде». «Ну, а там, на дне, после плывуна-то, как бывает?» «А после – лопата звяк о камешки. Звякнет лопата, и вода аж в лицо брызнет. Зафонтанит. Чистая, холодная! Это – уже ключевой слой земли…»

Я заглядываю в четырёхугольник свежего сруба, опущенного в глубь земли, и улавливаю там, как в оконце, мерцание животворящей влаги. Вокруг стоят добрые, работящие люди, и, глядя на них, я думаю, что они сами в своей обыкновенности и повседневности живут в том ключевом слое народа, без которого машины не заводятся, земля не пашется, топоры не стучат. Без которого не добываются истины жизни, как живая вода.

* * *

3 мая 1987 г. Жаркий, почти летний день (такой резкий переход после апрельских холодов). Всё кругом сияет и радуется долгожданному теплу: Двиница, вышедшая из берегов, зазеленевшие всего за ночь (словно ждали этого дня!) черёмуховые почки, счастливые лягушки, белогрудо высовывающиеся из пруда и весело, брачно резвящиеся в воде парами, вчера сложенная берёзовая поленница перед окнами моего дома, вода в парящих бороздах загорода и старая Марья, развешивающая на бечёвке выстиранные, круглые, как домотканые солнца, половики…

Пошёл я на Двиницу, на Мелкое, на Мольское и увидел в разливе (не синем, не голубом, а белом), отразившем в себе с того берега шиферные крыши домов в Нелидове – как чудо! Будто какие-то таинственные с белыми парусами корабли сияют в разливе.

А вот лягушка, с трудом переплывающая Двиницу. Её кружит в водоворотах, сносит вниз, а она рывками, толчками всё рвётся к нашему берегу. И что ей тут надо было? Доплыла всё-таки. В воде, на клоке сена, тяжело дышит (слышно было)…

Утки летят со свистом, с гиком надо мной и вдруг – журавлиная пара! Огромные, сказочные птицы, красиво вытянув длинные шеи и плавно качая тёмными крыльями, вылетели из-за омшаника на Быковце, курлыкнули надо мной, словно привет обронили, словно поздоровались, и замахали дальше над голым жёлтым полем в разваленных копнах прошлогоднего овса, замахали, близко держась друг друга, радуясь друг другу, и скрылись в дымчатой синеве за зелёной полосой ельника – там их болото.

Я был счастлив, увидев так близко прекрасных птиц – воспетых Рубцовым журавлей! Вот это и есть чистая поэзия Родины и весенней жизни на ней!

* * *

Умерли в деревне дураки-чудаки… А жаль чего-то… Яркие были фигуры! Никого так не помнят до сих пор, как их, этих чудаков…

Ныне К. говорит: «Дураки всё отдавали, ничего не запасали, жили как Бог приведёт – и над этим смеялись. А дураки смеялись над этими людьми…

Один из них отдал свою землю соседу многодетному, а сам ушёл странствовать. Второй бросился в пожар, вытащил ребёнка. Третий пошёл в пастухи (никто не хотел) и 20 годов пастушил…

Думали, дураков хватит на пятьдесят годов, а и на двадцать не хватило…»

Да, что-то жертвенно-святое было в этих людях. Для себя – ничего!

Мать вспоминала, как мой отец стриг и мыл одного такого в саду. Весь обовшивел. Отец сжёг его рубаху, отдал свою, одел, вычистил всего,