250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке

в глубины министерства и увидел, как поставлено дело казенных заказов, он понял, что здесь нужна следственная дубинка и большая осведомленность в путях, которыми создаются миллионные хищения. По данным, собранным Шуваевым, 300–400 % наживы с военных заказов являются обычными, а иногда эта прибыль доходит до 1000–1200 %. В лице представителей общественных сил в особом совещании по обороне в достаточной мере привлечены уже коммерческие и технические специалисты. Теперь крайне необходимо привлечь к делу снабжения лицо, обладающее способностью к контролю и умеющее достаточно экономно расходовать казенные средства. Таким лицом, по мнению Шуваева, и является Гарин.

► Алексеев не умеет выбирать себе помощников – для меня это ясно. Около него ни одного действительно настоящего человека, ни по одной части.

► Генерал По давно хворает и никуда не выходит.

► Во время объезда Юго-Западного фронта 28–30 марта царь навестил больного Лечицкого; он теперь поправляется.

► Меня ужасно занимает вопрос о зреющем здесь заговоре. Я не могу, однако, отдать себе ясный отчет в двух отношениях: персональном и в возможности осуществления заговора так, чтобы из него вышел толк для страны, а не только для отдельной группы борющихся. Сказать точно, кто именно, конечно, нельзя, не будучи посвященным в эту тайну даже каким-нибудь намеком. Я все время так веду разговор с Пустовойтенко, чтобы заставить его проговориться, если он хоть что-нибудь знает, но ни разу не слышал от него ни одного звука, кроме уже многократного указания на возможную роль Алексеева в качестве диктатора… Это и все. Мне приходило даже в голову, не чувствует ли он сам в моих беседах элемент расспроса и не хочет ли прежде узнать от меня, как я отношусь к диктатуре начальника штаба. Следуя своему правилу всяких бесед, которые веду здесь в таком громадном количестве, я воздерживаюсь от высказывания своего мнения, чтобы не замыкать развитие темы разговора или не направлять его в заранее определенную сторону, что иногда приходится все-таки делать поневоле, но очень редко. Все эти люди до последней степени неразговорчивы с теми, кто не согласен с ними в мнениях, – поразительная, но, как я заметил, общая черта. Итак, я сам никак ни разу не реагировал на заявления Пустовойтенко. Думаю, впрочем, что, может быть, он и не состоит в числе заговорщиков: он важен для Алексеева как человек, мало вникающий в окружающую обстановку и, следовательно, до последнего момента не могущий мешать, что, вероятно, делал бы другой на его месте прежде всего из соображений бешеной карьеры. И с этой стороны Пустовойтенко честен и доноса не сделает. И связи на местах, в армии тоже мне неясны. Я чутьем почти готов назвать нескольких лиц, но именно только чутьем, без каких бы то ни было данных. Участвует ли Борисов? Думаю, что нет, потому что Алексеев с некоторого времени не вполне ему доверяет, но дипломатически не рвет прежних отношений совсем.

Что касается самой возможности осуществления прежде всего какого-либо акта в отношении самого Николая, то, разумеется, кратковременное лишение его свободы очень несложно. Вся обстановка его докладов в штабе и жизни здесь так несложна, что при авторитете и роли начальника штаба арест и прочее могут быть совершены бесшумно, но властно и решительно. Николай прежде всего – трус, и притом трус даже не храбрящийся. По-моему, достаточно властно предъявить ему определенное требование, чтобы он понял, что роли переменились, и исполнил бы все – может быть, тем легче, чем яснее ему будет участь его детей, и особенно сына, которого он, кажется, действительно любит. Но за благополучным исходом такого акта нужна уверенность, что заговорщики встретят поддержку, прежде всего, на месте заговора, во-вторых, в армии. Прибавлю еще, что, возможно, местом исполнения заговора назначается и не Ставка, а какой-нибудь пункт на фронте, благо Николай часто там толкается. Тогда, разумеется, положение заговорщиков в одно и то же время и облегчается, и осложняется. Облегчается отсутствием многих лишних людей его обычной здешней обстановки, осложняется трудностью быть поддержанными на всем фронте и в стране… Во всяком случае, можно сказать одно – что ни на Северном, ни на Западном фронте место выбрано вряд ли будет, потому что ни Куропаткин, ни Эверт ни на какие роли в заговоре не пойдут; на Брусилова тоже надежды мало, но он умнее и честнее как гражданин, поэтому может быть уверен другими, что момент спасения страны подошел… Ну а как страна отнесется к всему этому? Здесь встает такой бесконечный ряд вопросов, что просто теряешься в противоречиях. И вот тут-то и находится самое слабое место всего замысла заговорщиков. Ведь никто из них и не представляет себе, как разнообразно будет отношение разных классов и групп населения ко всему, что явится вторым актом драмы. Первый – лишение Николая свободы и вынужденное у него отречение от самодержавных прав – самое легкое, но дальше, дальше надо знать, как разнообразны будут требования к перевороту со стороны России. Ничего этого заговорщики, я уверен, не учитывают; им представляется все это проще: ограничили. Связали идиота по ногам – по рукам-то вряд ли удастся, – и пойдет у нас конституционализм… И настанет золотой век кадетских чаяний… И начнется, скажу я, настоящая социальная революция со стороны пролетариата, которая никоим образом не будет предотвращена и станет совершенно неизбежной вслед за всяким современным политическим переворотом… Ничего этого они, уверен, не понимают и не оценивают, потому что иначе в заговор должны входить люди совсем иного круга. Во всяком случае, надо только отметить, что заговорщики, работая в армии, на верном пути – только она может вдохнуть веру в какую-нибудь революционную попытку, иначе неизбежен 1906 г.

► В Fortnightly Review (1 марта) помещена статья Диллона «Необходимость большей организации». В ней многое для нас интересно. Передам возможно точнее. «Все английские публицисты и политики, не рассуждая, безгранично верят в успех британского оружия. Всякое критическое отношение к делу встречает явное недоброжелательство. Печать изобилует самыми оптимистическими изображениями настоящего положения, и этот оптимизм английского народа грозит умертвить ту кипучую энергию, которая замечается у их русских и французских союзников.

На чем, – спрашивает Диллон, – основывается эта непоколебимая уверенность англичан? В начале войны правящие круги Англии были твердо уверены в победе на военном и политическом поприщах и имели для этого достаточно оснований. Несмотря на неподготовленность трех союзников, их шансы на победу можно было выразить отношением 3:1. Балканские государства, через которые лежал путь из Берлина в Константинополь и где находился ключ к победе, могли быть подчинены нашему влиянию. Но мы медлили овладеть