Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

отличие от так ничему и не научившихся революционно-демократических партий (эсеров и др.), кадеты все же извлекли уроки из событий 1917 года. Они не могли ни забыть, ни простить себе, с какой легкостью они упустили тогда власть.

Но поскольку партийные политики либерального толка не имели для осуществления диктатуры ни воли, ни навыков (в отличие от большевиков), оставался только один вариант – диктатура военных, чему в особенности благоприятствовала обстановка Гражданской войны (именно поэтому кадеты еще в 1917 году поддержали выступление генерала Л.Г. Корнилова). Обобщая печальный опыт интеллигенции у власти в ходе революции (во Временном правительстве и сибирской Директории), омская газета «Наша заря» позднее писала: «Мы всегда склонны думать, что мы… больше понимаем, лучше работаем, но стоит только нас поставить на работу, и мы должны сознаться в полной неспособности делать дело»[110]. И тот факт, что российская либеральная интеллигенция в то время добровольно уступила первенство и власть военным, весьма показателен.

В любом случае, кадетская партия стала главной политической опорой Колчака и других белых режимов. 16 ноября 1918 года, за 2 дня до колчаковского переворота, II Восточная конференция кадетской партии в Омске приняла следующую резолюцию: «Партия должна заявить, что она не только не страшится диктатуры, но при известных обстоятельствах считает ее необходимой… На Уфимском совещании государственные силы допустили ошибку, пойдя на компромисс с негосударственными и антигосударственными элементами (имелись в виду представители социалистической революционной демократии. – В. Х.)… Партия находит, что власть должна освободить страну от тумана неосуществимых лозунгов»[111].

По поводу собравшегося в это время на Урале съезда членов разогнанного большевиками Учредительного собрания, состоявшего в большинстве из эсеров и занимавшего позиции социалистической демократии и интернационализма, в резолюции говорилось: «Партия не признает государственно-правового характера за съездом членов Учредительного собрания, и самый созыв Учредительного собрания данного состава считает вредным и недопустимым».

Впоследствии, говоря о своей роли в организации колчаковского переворота на III Восточной конференции кадетов в мае 1919 года, председатель Восточного отдела ЦК кадетской партии А.К. Клафтон с гордостью заявил: «Мы стали партией государственного переворота… и приняли на себя всю политическую ответственность»[112]. Сибирские кадетские вожаки – В.Н. Пепеляев, В.А. Жардецкий, Н.В. Устрялов, А.К. Клафтон – стали трубадурами диктатуры.

Но кто мог претендовать в то время на роль диктатора? Наиболее популярные вожди старой русской армии – генералы М.В. Алексеев и Л.Г. Корнилов – уже ушли из жизни: второй погиб в бою на Кубани в апреле 1918 года, первый умер от болезни в октябре того же года (да Алексеев и не смог бы реально играть роль диктатора по свойствам своего мягкого характера). А.В. Колчак создал себе имя еще до революции как выдающийся флотоводец, а в 1917 году всю Россию облетела история с его выброшенным в море Георгиевским оружием. Его мужеством восхищались. А за время заграничной командировки он успел приобрести авторитет в военных и политических кругах Великобритании и США, а позиция последних имела несомненное значение, поскольку кадеты и другие крайние антисоветские политические силы в России неизменно поддерживали с ними связи и надеялись на поддержку союзников.

По дороге В.Н. Пепеляев встретился с Р. Гайдой и имел разговор на ту же тему, называя Колчака кандидатом в диктаторы. По словам Пепеляева, ему удалось убедить в этом самоуверенного чеха, и в заключение тот ему пообещал: «Чехов мне удастся убедить»[113]. Поскольку чехословацкий корпус представлял в те месяцы серьезную и сплоченную вооруженную силу, его позиция была немаловажной. Сразу оговоримся, что «убедить» чехов до конца Гайде так и не удалось – основная масса их была настроена демократически. Тем не менее его влияние на них, наряду с воздействием эмиссаров Антанты, способствовало тому, что они по крайней мере сохранили в той обстановке нейтралитет.

Как и из Японии во Владивосток через Сибирь Колчак ехал как частное лицо в штатском костюме. В Омск он приехал в середине октября 1918 года и оттуда написал письмо генералу М.В. Алексееву на юг, где сообщал о своем решении пробираться в расположение его войск и работать под его началом[114] (напомним, что еще до Февральской революции Алексеев был начальником штаба Верховного главнокомандующего и фактическим руководителем вооруженных сил России). Он еще не знал, что за неделю до его письма Алексеев скончался (после чего во главе Добровольческой армии окончательно утвердился генерал А.И. Деникин).

Адмирал сразу резко выделился на фоне провинциальных сибирских деятелей, внезапно оказавшихся министрами и генералами. Известно, что основная часть политической и военной элиты России оказалась в Гражданскую войну на Юге России. К тому времени Колчак был известен и как сторонник жесткого курса и военной диктатуры. Один из будущих министров его правительства И.И. Серебренников в своих мемуарах так передавал резонанс, произведенный в Омске появлением Колчака: «Невольно всем казалось: вот человек, за которым стоит будущее»[115].

По прибытии в Омск он первым делом, как и намеревался, установил контакты с представителями Добровольческой армии. Выяснилось, что те относятся к Директории крайне отрицательно, называя ее «повторением Керенского». По поводу стремления Колчака на Юг генералы говорили ему: «Зачем Вы поедете – там в настоящее время есть власть Деникина, там идет своя работа, а Вам надо оставаться здесь»[116]. При этом прозрачно подразумевалась идея переворота.

Одним из первых в Омске с ним встретился главнокомандующий войсками Директории генерал В.Г. Болдырев (фигура случайная и малопримечательная). Услышав о намерении адмирала ехать на Юг, Болдырев тоже просил его остаться и рекомендовал своему правительству на пост военного и морского министра.

Вскоре, однако, Болдырев пишет в своем дневнике: «В общественных и военных кругах все больше и больше крепнет мысль о диктатуре. Я имею намеки с разных сторон. Теперь эта идея, вероятно, будет связана с Колчаком»[117]. Разумеется, Болдыреву, человеку малозначительному и случайному, трудно было конкурировать с адмиралом.

Это же подтверждает в своих воспоминаниях управляющий делами Совета министров Г.К. Гинс: «Я… слышал как-то, – пишет он, – от одного офицера, что все военные были бы рады видеть вместо Директории одно лицо. И когда я спросил, есть ли такое лицо, которое пользовалось бы общим авторитетом, то он сказал: “Да, теперь есть” (выделено мной. – В. Х.)»[118].

Колчака «обхаживали» и члены правительства, включая главу Директории Н.Д. Авксентьева, пожелавшего с ним встретиться. В конце концов, 4 ноября он дал согласие на предложение, исходившее уже официально от имени Директории, на пост военного и морского министра. В нем одновременно и нуждались, и его боялись. Через него рассчитывали наладить отношения с англичанами (было известно, что Колчак состоит с ними в наилучших отношениях) – и одновременно опасались его диктаторских наклонностей.

В итоге почти случайная остановка в Омске приняла для адмирала совершенно непредвиденный оборот, а затем и радикально изменила всю его дальнейшую судьбу. Здесь, в Сибири, ему