Строгановы - Андрей Левонович Шляхов

обходиться без него. Воспитанный в суровых условиях, он способен выдержать превратности судьбы, не жалея о том, к чему обычно привыкают богачи. Предназначенный к военной службе, он зачастую должен будет обходиться без самого необходимого, а привыкнув с юных лет к лишениям, будет страдать от них меньше других. Ему не придется отвыкать от перины, чтобы спать на голых досках, поскольку он никогда не знал мягкой постели – последний из солдат спит в лучших условиях, чем господин граф. Господин Ромм утверждает, что благодаря подобному режиму господин граф обладает превосходным здоровьем. Когда он [Ромм] взялся за его [графа] воспитание, тот, как и все дети богатых людей, был весьма слабым, капризным и злым. Он постоянно плакал, требуя исполнять все его прихоти, удовлетворить которые полностью было невозможно. Он был обузой для своего наставника и для окружающих. Терпение и выдающиеся способности господина Ромма позволили устранить все эти мелкие недостатки – характер воспитанника улучшился и здоровье стало совершенным…» Впрочем, из писем той же Миет Тайан известно, что при удобном случае Павел Александрович манкировал указаниями своего строгого наставника. Так, например, на сельском празднике, обнося гостей по поручению Ромма крепкими напитками, Павел тайком выпил полбутылки анисовой водки, и это при том, что ему запрещалось пить даже кофе.

Тем не менее хотя бы в письмах к отцу Павел Александрович проявлял благоразумие. «Милостивой государь и почтенной отец мой, – писал он в июле 1788 года из Риома. – Я получил вчерась ваше письмо, писанное ко мне мая 26 дня. В самом деле, я в Женеве был с два месяца не хотевши никаким образом слушать господина Рома и так его раздражил, что он было хотел ехать в Россию после его свидания с его родными, но я узнал мою вину, и мы помирились. Ежели мне случается иногда еще ему не послушаться, я сколь скоро что узнаваю, в чем виновен, то я ему прощение спрашиваю, но я стараюсь ему всегда послушаться…»

Давайте вспомним, что в 1788 году Павлу Александровичу Строганову было не то шестнадцать, не то четырнадцать лет, так что его поведение вполне укладывалось в рамки подросткового бунта, явления закономерного и неотвратимого.

Из Риома путешественники направились в Париж, куда прибыли в декабре 1788 года. «Париж предоставляет нам широкие возможности для всех видов учебы, но и скрывает также в себе немало подводных камней, – писал Ромм Александру Сергеевичу Строганову в феврале 1789 года. – Дабы обойти последние и не отвлекаться от достижения поставленной цели, я счел нужным изменить имя Вашего сына, избавившись тем самым от необходимости выполнять пустые и бесполезные обязанности, которые налагало бы на нас его родовое имя. Я не опасаюсь, что он останется не узнан теми, кто знал его с детства [т. е. со времен первого пребывания в Париже] но полагаю важным, чтобы от него не требовали визитов, которые привели бы к потере времени, а может, и к чему-либо похуже. Я с удовлетворением замечаю, что эта перемена имени, больше не являющаяся тайной, указывает на тот образ жизни, которому мы решили следовать, а потому нас до сих пор еще не беспокоили в нашем уединении. Вы на сей счет не высказали никакого мнения, и я хотел бы знать, одобряете ли Вы нас. Ваш сын не посещает здесь никаких зрелищ, поскольку в Париже они могут быть опаснее для молодого, неопытного человека, чем где-либо еще. Я ему дозволяю лишь те удовольствия, которые он имел в детстве. Учится он математике, рисованию, работе с картой, что должно подготовить его к изучению фортификации, осваивает металлургическую химию и механику. Я предполагаю давать ему уроки английского языка и несколько подтянуть его в немецком. Он неизменно занимается историей, которая преподается ему так, чтобы он дополнительно мог получить представление о французской художественной литературе… Что касается юриспруденции, то я нахожу его пока слишком легкомысленным и недостаточно усидчивым для ее изучения. Надеюсь, он смог бы приступить к нему через год или два. Я жду наступления теплого времени для возобновления его занятий плаванием и другими упражнениями, укрепляющими тело… У Вашего сына нет хорошо осознанного стремления к учебе, но он относится к работе добросовестно, проявляя при этом большую сообразительность и точность суждений».

Можно только позавидовать (или, скорее, посочувствовать?) Павлу Александровичу, которому судьба послала столь ответственного и строгого наставника…

1789 год стал годом начала Великой французской революции. Отношение народа к аристократии, мягко говоря, было не самым лучшим, и предусмотрительный Ромм посоветовал воспитаннику выбрать какой-нибудь нейтральный псевдоним. Так Павел Александрович Строганов превратился в Поля Очёра. Его новая фамилия, звучавшая вполне по-французски, была названием одного из притоков Камы, на котором граф Александр Сергеевич Строганов по указу императрицы Елизаветы Петровны в 1759 году начал строить Очёрский чугунолитейный и железоделательный завод. Чугун на передел[44] доставлялся сюда с Билимбаевского завода по Чусовой и Каме, что было очень удобно.

В мае 1789 года граф и его наставник начали регулярно посещать Версаль, где заседали Генеральные штаты[45], а вскоре сняли там жилье, в котором оставались до переезда Национального собрания в Париж.

Не совсем ясно, с какими намерениями Жильбер Ромм привез своего воспитанника в предреволюционный Париж – то ли он заранее имел намерение заняться политикой, то ли оно посетило его уже на месте.

Некоторое время вместе с Павлом в Париже находился его троюродный брат Григорий Александрович, но смерть отца, барона Александра Николаевича Строганова, вынудила его в апреле 1789 года отбыть домой. «Милостивой государь и почтенной отец мой, – писал Павел Александрович. – Я весьма сожалею о смерти дядюшки; это великая потеря для всей его фамилии, а наипаче для братца весьма несчастливо, что ему должно было оставить свои учения в такое время, в которое они ему больше б пользу могли принести. Я чувствую, что сия потеря должна и вас весьма оскорблять, а особливо нечаянностию, ибо дядюшка помер в таких летах, в которых обыкновенно человек бывает крепче. Но надобно думать, что сие к лутчему зделано, ибо бог ничего не делает, которое бы не было весьма хорошо; в коего вера тем весьма утешительна, что, ежели с одной стороны мы оскорблены чем-нибудь, можем с другой нас утешать тем, что противное тому хуже б было…» По этому письму можно судить о глубокой религиозности юного графа. Кстати говоря, его отец лет до двадцати двух тоже был ревнителем веры, но позже к ней охладел.

«Мы здесь имеем весьма дождливое время, что заставляет опасаться великаго голода, который уже причинил во многих