Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

полутора сотен студентов и молодых архитекторов. Достаточно сложные идеи христианской культуры получали новое воплощение через образы ландшафтной архитектуры. Новый художественный язык христианства – не блажь узкого круга художников и кураторов, это настоятельное требование нашего времени. Оно порождает энтузиазм у творческой молодёжи.

О. Николай Соколов, протоиерей, настоятель храма Святителя Николая в Толмачах: «Я есть Хлеб Жизни», – сказал Господь. Этот хлеб сегодня врывается в реальность, в нашу жизнь с этих полотен. Это искусство духовное, христианское. Церковное ли оно? Может ли оно заменить церковную атрибутику, к которой мы привыкли? Это искусство – миссионерское, которое открывает человеку духовный путь. Указывает ему самые основы его жизни. Хлеб и вино – две составляющие, которые являются самыми сокровенными духовными переживаниями и христианства, и даже нехристианства. И ещё открытые слова Библии: «Воистину Дух дышит, где хочет. И глас Его слышишь, и не знаешь, откуда он приходит, и куда уходит».

О. Борис Михайлов, протоиерей, настоятель храма Покрова в Филях: в какой мере современное искусство может использовать в своём репертуаре христианские символы? Я думаю, попытка ответить на этот вопрос выявляет всю остроту и небезоблачностьтого, что делает Гор Чахал своим творчеством. Речь идёт о том, что именно современное искусство оказалось разрушителем тысячелетней традиции, которая возникла и оформилась культурно-исторически в начале четвёртого столетия. Так вот эта целостная и великая традиция была разрушена именно современным искусством. Я имею ввиду прежде всего Малевича, Пикассо и Марселя Дюшана. То, что делает сегодня Гор Чахал своим искусством – это ещё редкая, глубоко искренняя и духовная, христиански обоснованная попытка преодолеть этот разрыв.

Евгений Барабанов, искусствовед, историк русской философии и литературы, теолог, почетный доктор теологии Тюбингенского университета: сегодняшняя тема имела в советскую эпоху некоторые истоки. Тогда обозначились две линии. Одна линия, связывалась с так называемым обновлением церковного искусства. Её представляли в ту пору художники иконописцы, например, сестра Иоанна Юлия Рейтлингер, учившаяся у Мориса Денни, духовная дочь о. Сергия Булгакова, о. Георгий Круг и др. Вторая линия развивалась в кругу неофициального искусства. Ситников рисовал монастыри со снежинками, это и называлось религиозным искусством, Александр Харитонов рисовал ангелов, словно вышитых бисером. Сергей Симаков, Виталий Линицкий, Отари Кандауров, Владислав Правоторов и прочие, выставлявшиеся на Малой Грузинской, создавали сюрреалистически-салонный и одновременно наивный вариант религиозной картины. Всё это мне представляется полной неудачей.

Особый случай – иератическая живопись Михаила Шварцмана. Он говорил, что это не новые иконы, а новое понимание искусства, то есть, манифестация таинства веры. Все традиционные образы, традиционные в том смысле, что это образы, сделанные не техническими средствами, то есть, не фотоаппаратом и кинокамерой являют собой по определению, либо презентацию, либо репрезентацию некой реальности, к которой они отсылают. В презентации, образ манифестирует самого себя, как, например, абстрактная живопись. А в репрезентации образ замещает отсутствующую реальность. Таков, скажем, фаюмский портрет или сюжетная картина.

Религиозные образы, иконы, являют собой символическое соединение, воспоминания о бывшем, о том, что ушло, с присутствием его в реальности здесь и сейчас. Это принципиально для всего сакрального искусства. Евхаристия совершается в воспоминание Тайной вечери, что была 2000 лет назад, но совершается так, как будто Тайная вечеря происходит здесь и сейчас. И символическое при этом понимается не условно, а онтологически, бытийно. Но теперь в культуру вошли технические образы, то есть, фотографии, кино, видео и так далее. Эти образы перемещают человеческую реальность в эстетизированный виртуальный мир. Это уже не призраки вещей Платона, это призраки образов, фантазмы фантазмов. И вотто, с чем работает Гор Чахал, онтологически чрезвычайно сомнительно. Этот прием очень хорош для рекламы. Здесь отсутствует нечто, что должно наполнять эти образы желанным сакральным смыслом. То есть, здесь тематическое и стилистическое приходит в глубокое противоречие.

Так вот, я думаю, что причины этого связаны с тем, что диалог современного искусства с церковью мыслится художниками недостаточно радикально в христианском, религиозном смысле этого слова. Историческое время в церковно-храмовой жизни представлено литургическим временем. Кругевой год, повторяющиеся праздники, события, каждый день – это открытие прошлого как некоего «днесь».

Но речь сейчас идёт о другом, речь идёт о той открытости, которая задана Евангелием. Евангелие – менее всего этот круг. Евангелие разрывает этот круг. Не потому, что оно противостоит церкви, а потому, что оно обращено к будущему, невероятному будущему, которое захватывает всё. И в этом смысле, это и составляет таинство веры, как священной истории. Смысл того, что представляет собой христианство. Христос обозначается ещё другим словом – мессия. Итак, если христианин, то и мессианин. Значит у нас есть некое миссианство, не миссия в широком смысле, а именно мессианство. Какое-то открытое видение другого будущего, других альтернатив, другой динамики. И вот поразительным образом, и в те годы застоя и нонконформизма эта идея отсутствовала, не приходила на ум художникам, потому что они все окормлялись тогда у замечательного отца Дмитрия Дудко, который конечно этого от них не ждал.

Но тем не менее для художника остаётся вопрос: что означает их вера перед вызовом сегодняшнего дня. То есть вера не в космических спекуляциях, физико-математических категориях, оппозиции сакрального профанного, а именно в открытости, то есть открытости, которую мы вместе с вами смотрели в фильмах Пазолини. Вы помните этот образ стремительно идущего Иисуса из Назарета, который проходит, складки его одежды развеваются. Это же замечательно! Даже интернационал, который там звучал. Потому что это была попытка узнать, что означает Иисус из Назарета, Мессия, Христос сегодня для нас. И вот, поразительным образом, в нашем искусстве я этого не вижу. И для меня это, надо сказать, драма современного искусства.

Юрий Шабельников, художник: я хотел бы возразить, что современное искусство погубило традицию. Я считаю, что разговоры о сатанизме чёрного квадрата, о том, современное искусство – некая химера, проистекают от невежества или от неинформированности. Именно советская традиция подорвала художественный кругозор. А современное искусство на самом деле обогатило традицию, оно было вынужденно поставить вопрос: что оно такое есть? Сакральность современное искусство воспринимает как проблему, а не как тему. Тем в современном искусстве нет. Современное искусство ставит проблемы. Есть проблема – есть искусство. Искусство задаёт вопросы, а не предлагает решения.

Алексей Лидов: к началу XX века в церковном искусстве был глубочайший кризис. Икона абсолютно выродилась. И то, что мы имеем сейчас в рамках собственно конфессиональной православной традиции – это, по-моему, всем очевидный тупик. А вот современное искусство, это некое парадоксальное явление. С одной стороны, традиционное христианское искусство выродилось в плоскую картину, в иллюстрацию, в декорацию. А современное искусство