Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти»; и столь же расплывчатый ответ дал он посланцам Крестителя, которые спрашивали его: «Не ты ли тот, кому было суждено явиться?» (Чтобы не дать своим последователям повода видеть в нем политического Мессию, он отрицал свое происхождение из рода Давидова{1643}. Однако со временем напряженные ожидания его последователей и открытие им своих необыкновенных психических способностей, по-видимому, убедили Иисуса в том, что он послан Богом, но не для восстановления независимости Иудеи, а для того, чтобы приготовить людей к грядущему правлению Бога на земле). В синоптических Евангелиях он не отождествлял и не приравнивал себя к Отцу. «Почему ты называешь меня добрым? — спрашивал он — Один Бог добр»{1644}. «Но пусть не так будет, как хочу Я, а как Ты», — молится он в Гефсиманском саду{1645}. Он воспользовался словосочетанием «Сын Человеческий», которое употреблялось Даниилом{1646} в качестве синонима Мессии; поначалу он прилагал его к себе, но в конце концов стал относить его к себе в таких фразах, как «Сын Человеческий — господин субботы»{1647}, что не могло не являться в глазах фарисеев величайшим богохульством. Он говорил иногда о Боге как об Отце, однако не имел в виду исключительно себя; временами, однако, он говорил о «моем Отце», несомненно, давая понять, что является сыном Бога в каком-то особом смысле или степени{1648}. Он долго запрещал ученикам называть себя Мессией; но в Цезарее Филипповой он одобрил Петра, признавшего в нем «Христа, Сына Бога Живого»{1649}. Когда в последний понедельник перед своей смертью он приближался к Иерусалиму, чтобы в последний раз обратиться к народу, «толпа учеников» приветствовала его словами: «Благословен царь, приходящий во имя Господа». Когда же некоторые фарисеи просили его осудить такое приветствие, он ответил: «Поверьте, если умолкнут они, закричат камни»{1650}. Четвертое Евангелие сообщает, что толпа прославляла Иисуса, величая его «Царем Израиля»{1651}. Очевидно, последователи по-прежнему считали его политическим Мессией, который сокрушит могущество Рима и отдаст первенство Иудее. Именно эти возгласы обрекли Христа на смерть революционера.

V. СМЕРТЬ И ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Приближался праздник Пасхи, и в Иерусалим съезжалось множество иудеев, собиравшихся совершить жертвоприношение в Храме. Внешний двор святилища переполнили шумные продавцы, которые торговали голубями и другими жертвенными животными, а также менялы, которые предлагали посетителям приличествующую Храму монету взамен идолопоклоннических денег римского государства. Посетив Храм на следующий день после въезда в город, Иисус был шокирован меркантилизмом и суматохой вокруг лавок. Вскипев негодованием, он вместе со своими сторонниками опрокинул столы менял и торговцев голубями, рассыпал их монеты по земле и розгами прогнал торговцев со двора. В течение нескольких дней после этого он учил в Храме, и никто ему не мешал{1652}; однако по ночам он покидал Иерусалим и останавливался на Масличной Горе, опасаясь ареста или убийства.

Агенты правительства — гражданского и духовного, римского и иудейского — наблюдали за ним, вероятно, с тех самых пор, как он подхватил миссию Иоанна Крестителя. Ему не удалось окружить себя многочисленными приверженцами, и они решили было, что его можно проигнорировать; однако горячий прием, устроенный ему в Иерусалиме, по-видимому, заставил задуматься иудейских лидеров. Не приведет ли это возбуждение, которым охвачены толпы собравшихся на Пасху эмоциональных патриотов, к преждевременному и бессмысленному восстанию против римской власти, а в конечном счете — к подавлению самоуправления и религиозной свободы Иудеи? Первосвященник созвал синедрион и выразил мнение, что «лучше одному человеку умереть за весь народ, чем народу погибнуть из-за одного человека»{1653}. Большинство присутствующих согласилось с ним, и Совет приказал арестовать Христа.

Какие-то известия об этом решении, по-видимому, достигли Иисуса; вероятно, о нем сообщили те, что остались на заседании синедриона в меньшинстве. На четырнадцатый день еврейского месяца Нисан (наше третье апреля), вероятно, в 30 г.[111] Иисус и его апостолы устроили Седер, или пасхальную трапезу. Они ожидали, что Господин освободит себя при помощи своих чудотворных сил; он, напротив, принял свою судьбу и, может быть, надеялся, что смерть его будет принята Богом как искупительная жертва за грехи его народа{1654}. Ему сообщили, что один из Двенадцати намеревается выдать его; на этом последнем ужине он открыто обвинил в предательстве Иуду Искариота[112]. В соответствии с иудейским ритуалом он благословил (греч. eucharistisai) вино, которое дал испить апостолам; затем они исполнили иудейскую ритуальную песнь Nallewl{1655}. Он сказал им, сообщает Иоанн, что ему «недолго осталось быть с вами: Я даю вам новую заповедь: любите друг друга… Пусть сердце ваше покинут тревоги. Вы верите в Бога, так верьте и Мне! В доме Отца Моего комнат много… Я ухожу приготовить вам место»{1656}. Вполне правдоподобным представляется и то, что в столь торжественный момент он просил их периодически повторять эту вечерю (как требовал иудейский обычай) в память о нем. Не лишено правдоподобия и то обстоятельство, что с по-восточному напряженной и эмоциональной метафоричностью он просил их думать о хлебе как о его теле, а о вине — как о его крови.

Той ночью, повествуют Евангелия, этот маленький отряд прятался в Гефсиманском саду за пределами Иерусалима. Здесь их застало подразделение храмовой стражи{1657}, которое и арестовало Иисуса. Сначало его отвели в дом Анны, бывшего первосвященника, затем к Каиафе; согласно Марку, «Совет» — вероятно, некий комитет синедриона — уже собрался в его доме. Были опрошены различные свидетели, дававшие показания против него; особенно важным было упоминание о его угрозе разрушить Храм. Когда Каиафа спросил его, не он ли Мессия, Сын Божий, Иисус, сообщают евангелисты, ответил: «Это ты сказал»{1658}. Утром собрался синедрион, который признал его виновным в богохульстве (в те времена уголовное преступление) и решил отвести его к римскому прокуратору, явившемуся в Иерусалим, чтобы держать под наблюдением пасхальные толпы.

Понтий Пилат был суровым человеком; позднее он будет вызван в Рим, где ему предъявят обвинения в вымогательстве и жестокости{1659}, из-за чего он будет снят со своего поста. И тем не менее он не увидел в этом кротком проповеднике настоящей угрозы государству. «Ты — Царь евреев?» — спросил он. Иисус, соглсно Матфею{1660}, ответил уклончиво: «Ты сказал» (sŭ eipas). Такие детали, сообщенные, по-видимому, на оснований слухов и много позднее самого события,