Заклинатели войны - Ольга Владимировна Голотвина

– А вот эта скульптурная группа называется «Девушки-шаутис у колодца». Такая маленькая – а как искусно вырезаны детали! И как обыграны прожилки!.. Я люблю древесину, господин мой. И я счастливый человек, потому что занимаюсь тем, что мне действительно нравится.

Гарраш кивнул. А сам подумал, что владелец этого богатого особняка, полного редких и ценных вещей, действительно счастливый человек: в прошлом году ему удалось избежать пожизненной каторги. Отделался потерей должности энирского градоначальника.

Крайт Рокенно́, в недавнем прошлом – «рука наместника», а сейчас – богатейший на Фетти торговец древесиной, показывал гостю одну статуэтку за другой. А гость прикидывал, как бы перейти к разговору, ради которого он пришёл.

– Но я забыл о долге гостеприимства! – спохватился хозяин дома. – Что предпочтёт твоя милость – нааш или вино?

– Если можно, вино, – отозвался Гарраш, прикинув, что нааш пришлось бы заварить, остудить и медленно пить. А он всё-таки не хотел затягивать свой визит в этот дом.

– Подай вина! – возвысил голос Крайт Рокенно и тут же вернулся к прерванному разговору: – Увы, скульптура, которую я мечтал сделать жемчужиной моей коллекции, мне не достанется.

– В самом деле? Почему?

– У меня её перехватили.

– Неужели на Фетти есть человек, способный перебить цену самому Крайту Рокенно?

– Есть, но не на Фетти.

– Ты о короле, уважаемый?

– Нет, я про алонкеев.

– А! Эти всегда получают то, что хотят.

Откинулась золотистая портьера. В комнату бесшумно скользнула женщина средних лет в тёмном платье и тёмном покрывале, наброшенном на голову. Она поставила на столик перед гостями поднос, на котором стояли два бокала и кувшин, и бросила на Рокенно вопросительный взгляд. Тот махнул рукой: мол, иди...

Женщина исчезла так же бесшумно, как и появилась.

– По энирскому обычаю, твоя милость, каждый наливает себе сам, – объяснил хозяин, берясь за кувшин. – Так о чём я говорил?.. Ах да, статуя моей мечты... Я сделал глупость. Затянул торговлю... Ты здесь недавно, господин мой. Но, может быть, слышал о великом резчике Ше́гу-Ра?

– Слышал, но немного.

– Как и подобает гению, Шегу-Ра капризен. Я трижды предлагал ему отличные деньги – просто удивительная статуя, в человеческий рост, из грушевого дерева. Но нахальный шаути отвечал, что хочет оставить эту вещь себе. Я на некоторое время оставил его в покое. Думал: пусть он поразмыслит над моим последним предложением, кто ещё ему столько даст? И упустил время. Кто-то нащебетал про эту великую работу алонкеям. Вот тот пиктрис, что пришёл за данью... жаль, не утонул в пути! Сборщик, фэй Донато, заявил, что произведение искусства перейдёт в личное владение Нулла. И ратуша выкупила статую у Шегу-Ра, причём за куда меньшие деньги, чем дал бы я! Я попробовал было заказать жабе копию, но он наотрез отказался. Мол, ни один шаути дважды одну работу не делает.

– Вот как? – вскинул голову Гарраш. – Но тогда я видел эту статую! Ведь мой гарнизон, мои люди охраняют склад, где и древесина синей пальмы, и это чудо... Да, конечно, помню! Суровая дама! Смотрит на тебя так, словно прикидывает, как бы половчее оторвать тебе голову.

– Статуя называется «Гнев жрицы», – мечтательно сказал Крайт. – Да, удивительно выразительное лицо... Кстати, когда алонкеи собираются перевозить это деревянное чудо на корабль?

– Через несколько дней. Сначала капитан хочет починить свой пиктрис. А сборщик сидит в ратуше, разбирается с бумагами.

– Значит, я ещё увижу «Гнев жрицы». Знаешь, господин мой, эта статуя изображает женщину, которая действительно жила на свете в давние времена. Она была жрицей Гранитного жертвенника, имя ей – Шуа́рна. О ней сложена легенда... Ты её не знаешь, не так ли? Она здешняя, энирская.

Меньше всего Гарраша Дайвенкара интересовали легенды жабоглазых. Особенно сейчас, когда он хотел узнать, согласится ли Крайт выполнить его недавнюю просьбу. Но перебивать хозяина было бы и неучтиво, и глупо.

– Этой самой Шуарне, – продолжал Крайт, – приписывают силы, каких никогда не было ни у одного жреца. Она, мол, умела метать с ладони огненные шары и сжигать всё вокруг. Но силы просыпались в ней лишь тогда, когда она была разгневана. В таком состоянии она была неуязвима для стрел и мечей. И ещё в гневе она выкрикивала предсказания, которые всегда сбывались. Её боялись называть по имени, звали Хозяйкой Чёрного Страуса...

– Чёрного Страуса? – переспросил, не сдержавшись, Гарраш.

– О, она была владелицей редкостной твари... Говорят, из обычного страусового яйца вылупился птенец с головой орла. Жители деревни хотели убить это существо, но Шуарна забрала его себе, вырастила и объездила под седло. Чёрный Страус был длинноног, бесстрашен и свиреп, он питался мясом и в бою бил и рвал противника клювом... Собственно, и сейчас в Энире и его окрестностях матери – и шаутис, и вайтис – пугают своих детей: «Будешь баловаться – ночью придёт Чёрный Страус и растерзает тебя!» Частенько люди в сердцах говорят про недруга: «Да чтоб его Чёрный Страус сожрал!..»

– А неплохо бы завести такую верховую птицу, – улыбнулся Гарраш. Легенда оказалась забавной. Чего только не придумают жабоглазые!

– Жрица была гордостью и защитницей своей деревни, – со вкусом повествовал Крайт. – Но однажды в деревне появился красивый незнакомец и обольстил Шуарну. При всей своей мудрости она не распознала в нём оборотня-ящера... Погоди, как там говорил сказитель?.. «Она простёрла к нему руки для объятий, и не было в ней ни искры гнева, и была она доверчива и уязвима, а ящер-снерк перегрыз ей горло...» А куда исчез Чёрный Страус – этого никто не знает. Но с тех пор неупокоенный дух Шуарны реет над островом. Жрица ищет своего верхового страуса, а когда отыщет – быть беде для всего живого. Иногда, являясь людям, она, как при жизни, делает пророчества – всегда недобрые и всегда безошибочные. Впрочем, другие сказители говорят, что Шуарна устала от скитаний и ищет, в кого бы вселиться, чтобы передать этому человеку свои страшные умения.

– Вайтис для этого не годятся? – пошутил Гарраш. – Я бы не отказался кидать огненные шары, быть неуязвимым и знать будущее наперёд. А злюсь я часто, гнева хватит...

Крайт не поддержал шутку. Глаза его потухли.

– Я заговорил тебя, господин мой, – сказал он