Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

Никогда еще, кажется, у меня не было такого чувства радости и каких-то сладких слез!.. Я радуюсь такому счастливому дню. Может быть, единственному дню моей жизни? И почему-то хочется плакать! Слезы сами катятся из глаз… В носу мурашки, губы дрожат, не могу слова выговорить…

Солдаты стоят веселые, здороваются со мной, а я плачу…

– Здравствуйте, сестрица! Радость-то какая – сам государь приезжает к нам!

– Да! Большая радость! – едва выговариваю я, а слезы ручьем льются из моих глаз.

Солдаты тоже как-то присмирели.

– Да! Это не каждому доводится видеть-то государя императора, – говорит солдат.

– Погодка-то какая стоит! Только для парада Государева! – говорит другой.

Они поближе придвинулись ко мне, чтобы вести общий разговор.

– Прямо, значит, с поезда и в церковь, а оттедова, по этой самой улице, в штаб и в госпиталь. Поздоровается с ранеными, поздравит! Кому Егория повесит… Ну, потом, конечно, и по другим, прочим делам поедет…

– Я так думаю, что государь по другим улицам обратно поедет, чтобы, значит, все могли его видеть, – сказал бородатый солдат.

– А вы весь день будете стоять, пока государь не уедет?

– Нет, сменят. Как обратно проедет – так и уйдем! Мороз сегодня шибко крепкий, – говорит солдат, постукивая нога об ногу.

Я только сейчас обратила внимание на их шапки, на которых вместо кокарды были крестики. Да и сами они все какие-то бородатые и совсем не молодые!

– Почему у вас на шапках крестики?

– Мы второочередники! Здесь фронт спокойный, как раз для таких, как мы – стариков. А вы, сестрица, из каких краев будете? – спросил солдат.

– Я здешняя, кавказская, из Баку.

Вышла мадам Штровман в моей белой косынке.

– Можно мне стать впереди вас, солдаты?

Все сразу обернулись.

– Впереди стоять нельзя! Но тут стойте, нам не помешаете! Места хватит, только долго не простоите на таком морозе! Еще рано! Поди, в церкви сейчас!

Я пошла в комнату, чтобы согреться, замерзла стоять, но в комнате еще тоскливее стало…

– Барыня! Едет, едет! – кричит Гайдамакин.

Я выбежала на улицу и сразу точно горячей волной обдало меня!

– Ура! Ура! Ура-а-а! – неслось снизу улицы. Солдат узнать нельзя было: лица строго-суровые. Стоят как по ниточке: по два в ряд, держа ружья перед собой. Офицеры чуть впереди солдат, вытянув шеи туда, откуда несется все громче и громче «Ура-а-а!» Вдруг снизу точно волна поднимается: ширится в громком «ура!..» И дошла до нас. Я хотела тоже кричать «ура», раскрыла рот, но спазм сжал мне горло, и вместо «ура» вырвались рыдания.

А «ура» неслось все громче и громче! Показались какие-то автомобили – один, другой. Я протираю глаза, хочу лучше видеть, а слезы снова ручьями бегут. А солдаты так радостно, так могуче кричали приветствие своему государю!

Вот! Вот он! Кланяется на обе стороны. Какое грустное лицо! Почему так ему грустно?..

Вот и проехал! Скрылось светлое видение…

Я оглянулась. Мадам Штровман сидела на дощатом заборе и счастливо улыбалась…

– Слава Тебе, Господи! Удостоились увидать государя! Теперь и умирать не страшно! – оборачиваясь ко мне, говорит солдат, утирая рукой слезы.

И не один он плакал. Плакали и другие; вытирали глаза кулаком.

– Не поедет больше по этой улице государь, – говорит солдат, – сморкаясь прямо рукой и сбрасывая на снег.

– Ну вот, теперь пойдем обедать. Прощайте, сестрица.

– С Богом! – говорю я и тоже иду домой.

Сейчас же пришла Штровман.

– Знаете, я думала, он – что-нибудь совсем особенное! А он такой же, как и все офицеры!

– Мне все равно, что вы думали, но это Россия, это моя Родина, это все, все, чем мы, русские люди, живем… – Я ушла в свою спальню и долго еще там плакала. О чем? И сама не знаю! Что со мной? Весь день плачу: и от радости, и от какого-то неизвестного мне горя – предчувствия? Ничего не случилось; все то же самое, как и каждый день. Правда, Вани нет, не вернулся еще, но никакой опасности и беспокойства в этом нет! Мало ли что может задержать… война ведь!..

Глава 4

А Вани все нет! Сегодня ходила в госпиталь. У них опять почти нет раненых: отправили в Тифлис, чтобы освободить места для новых, все ждут с минуты на минуту. А муж все не едет! Я со всеми перезнакомилась в госпитале…

– Сестра Семина, да ваш муж, может быть, останется на позиции до Рождества Христова… – шутит молодой доктор.

– Он ждет, когда настреляют наших солдатиков, – говорит другой доктор.

– До Зивинских позиций расстояние неблизкое! В такой мороз с ранеными не поскачешь скоро! На ночь останавливаются в курдских аулах и отогревают раненых. А это много ведь берет времени! Перенести сто-двести тяжелораненых и больных, а через несколько часов снова столько же вынести и уложить в двуколки. На каждую двуколку только всего два санитара. – Стараюсь оправдать долгое отсутствие мужа.

– По случаю безработицы еду в отпуск в Тифлис! – говорит доктор Кручинин. – Все равно работы мало, и без меня обойдутся.

– Доктор! Устройте и мне отпуск! У меня кузен раненый приехал с Западного фронта в Тифлис, – просит хорошенькая сестра.

– Ну, знаем мы этих кузенов!..

Я попрощалась и вышла из госпиталя. Как красиво освещено там внизу! Гора и сосновый лес над вокзалом освещены в розовый цвет, а ниже и дальше дорога, по которой должен приехать Ваня… Вот-вот покажется вереница двуколок! Быстро доедут до вокзала, а тут уже и дома! Я смотрю вдоль всей дороги, насколько хватает глаз, но ничего не вижу. Все только белый снег без черных точек…

Стоять долго нельзя; ноги моментально примерзают к снегу. Пошла домой и до вечера просидела в своей комнате…

– Барыня! Самовар подан. Ужинать будете? – спросил Гайдамакин.

– Скажи мадам Штровман, что самовар на столе.

Пришла мадам Штровман, и мы с ней весь вечер говорили о приезде государя и о том, что наших мужей здесь нет…

– Может быть, они завтра приедут, – на прощание сказала она.

Утром я проснулась от какого-то стука, точно далеко кто-то выбивал ковры! Когда я вышла к чаю, Гайдамакин, не глядя на меня, а куда-то вбок, глухим голосом сказал:

– Турки пришли…[8]

– Что?! Какие турки?! – но сейчас же подумала об этом стуке. – Турки?! Куда пришли?!

– Сюда! Вон, слышите, стреляют?..

– Да, я слышу теперь ясно стрельбу. Но я не думала, что так стреляют… Это они стреляют? Гайдамакин, а барин? Что с ним? Где он?

Сразу такая безумная тревога сжала сердце… Неужели он попал в плен к туркам?! Я не могла больше оставаться в комнате! Надела