Ромодановский шлях. Начало - Даниил Сергеевич Калинин

Вот и ныне донцы Матвея бают, что этим летом вольные воины должны были вновь выйти в море и ударить по Крыму – да видно, или не прорвались сквозь турецкие заставы у Азова, или же запоздали со своим ударом…

И все же Петр не мог не быть благодарен донцам, спасшим его жизнь и жизни соратников от верной смерти. А что казачки оказались при этом отчаянными хвастунами да задирами? Ну, это можно было стерпеть, перевести в шутку – особливо, когда донцы уважили их приглашением к собственному столу… Иные их россказни даже понравились Бурмистрову. «У каждого казака в жилах с кровью течет вода батюшки Дона» – ведь красиво же звучит, ну?!

Вот и теперь один из донцов именем Никита с озорством воскликнул:

- Эй, братцы стрельцы да дети боярские! Готовьте ваши уши – сейчас расскажу, как мы этот самый котел у турок отбили!

Донцы одобряюще засмеялись – а казак начал живо, да в красках рассказывать про бой с османскими янычарами, выставляя их ленивыми трусами, не выставившими дозоров... Мол, напали донцы на турецкое стойбище малой ватагой, да распугали большой отряд – а как бежали басурмане, так и забрали казаки котлы османские, и много всякого добра… Товарищи Никиты, подхватывая байку, начали изображать, как скакали казачки на трофейных конях, громко выкрикивая: «Ни одному турку донца нипочем не взять, ни одному басурману!»

- А ты, Матвей, помнишь, как мы тогда к лагерю османскому подбирались? – спросил другой казак, подмигивая товарищу. – Я тогда чуть не потерял свой сапог, когда в грязь вляпался! Да и портки, когда янычары за нами гнались…

- Помню, как же не вспомнить. – добродушно усмехнулся искусный лучник. – Я тогда как с лошади упал, так сам скакал быстрее всякой лошади…

- Погодите, погодите, браты! Так ведь это же вы турок погнали? Или все же они вас?! Никак не разумею!

Звук громкого мужского хохота разнесся по всему лагерю – а отсмеявшись, Никита ответил чуть окрепшему Алексею:

- Так говорю же, малой ватагой мы на турок напали, да испужали зело – когда зачли палить из самопалов, да боевые кличи орать на разные голоса. А вот когда янычаре смекнули, что их куда больше, так уже нам драпать пришлось со всех ног! Токмо котел этот и прихватили!

- Хахахаха!!!

Теперь уже смеялись все собравшиеся у костра – весело и непринужденно, от души…

Словно и не было за рекой ворога. В том числе и татар крымских, и турецких янычар – самых умелых и злых в сече османских воинов…

Глава 10.

В шатре командующего русской ратью было не протолкнуться – Алексей Никитич собрал всех старших офицеров, включая «голов» стрелецких приказов, солдатских полковников, а также приближенных казаков гетмана Беспалого… Ну и естественно, соратников-князей. Так что, несмотря на прохладную ночь, в шатре было душновато и мрачно – несмотря на множество лучин, чей мягкий свет танцевал на стенках из плотной ткани, отбрасывая причудливые тени, будто бы оживающее в полумраке.

- Ну, что братцы? Надо решаться.

Только что царящий в шатре разноголосый гомон стих – и вперед вышел князь; в походе Алексей Никитич предпочитал простую и удобную одежду, не отличаясь богатством выделки и кроя кафтана от других офицеров. Но командующего было сложно с кем спутать – в Трубецком чувствовалась особая внутренняя сила и отточенный опытом множества сражений ум полководца… А еще воля человека, способного принимать сложные решения в сложных обстоятельствах.

Взгляды присутствующих обратились к Трубецкому – и каждый офицер отметил про себя, как почернел, осунулся воевода в последние дни. Несмотря на успешно проведенное с мятежными черкасами сражение, завершившееся едва ли не полным разгромом Выговского, князя сильно подкосила весть о казне увечных русских пленников – и Семена Пожарского. Горечь о гибели вверенных ему солдат и верного соратника наслоилась на чувство глубокой вины – ведь Трубецкой сам поставил во главе сводного кавалерийского полка двух наиболее жестких, агрессивных и деятельных воевод! А значит, и вся вина за разгром и гибель множество ратников, и полон выживших – на Трубецком…

Еще горше было осознавать, что главной причиной разгрома русской кавалерии стало отсутствие правдивых сведений о численности войска мятежного гетмана, о присоединении к нему главных сил крымской орды. В том, что он не сумел наладить разведку в достаточной степени для того, чтобы выявить приближение многочисленной татарской конницы, Алексей Никитич также винил лишь себя.

Ведь знай о хане, то ведь и сражение провел бы иначе…

Иного другого совестливого человека эти мысли бы привели к черному унынию, самокопанию, бесконечной скорби, затмевающей разум и лишающей способности здраво мыслить. Но, кажется, что истинная сила и истинный талант полководца проявляется именно в поражении – Трубецкой не позволил себе раскиснуть, потерять бразды правления ратью. Да, сердце его невыносимо скорбит! Но острота ума, как кажется, приобрела так и вовсе бритвенную силу…

Первым голос подал князь Куракин – озвучивший очевидные, в общем-то, вещи:

- Царь-батюшка послал нас на мятежного гетмана – усмирить правобережных черкасов да лишить изменника булавы. Покуда ничего этого мы сделать не смогли.

Уже преклонных лет воевода с неодобрением взглянул на князя Трубецкого из-под седых кустистых бровей. Окольничие Пожарский и Львов служили под его началом – и когда обоих воевод бросили на татар, Григорий Семенович был против подобного назначения… Был против – но ничего не сказал Трубецкому, за что ныне также винил себя.

Вот только разные люди справляются с чувством вины по-разному – кто-то усилием воли заставляет себя действовать и хоть что-то исправить. А кто-то ищет себе оправдание и спасается от угрызений совести тем, что перекладывает чувство вины на других…

Вообще-то князь Куракин был заслуженным воеводой. Он лично принимал участие в приведении к присяге сибирского царевича Алгина Кучумова и касимовского царевича Сент-Бурхана Араслановича – и много лет неустанно трудился над защитой южнорусских границ-«украин» от набегов крымских татар. И ведь с каждым годом он все более укреплял как Белгородскую засечную черту, так и Слобожанщину, возводя крепости, засеки, валы.

Ведал князь и распределением детей боярских, стрельцов да городовых казаков, помогал формировать драгунские полки в порубежье… Он любил своих воинов, берег их как зеница око, в боях предпочитал действовать осторожно, наверняка, сберегая жизни ратников.