Эти сумасшедшие русские. Краткий курс русской литературы 1820-1991 - Паоло Нори

Этой строкой начинается стихотворение поэта Нино Педретти, которого я очень люблю, но редко читаю публично – из-за качества переводов. Подборка переводов его произведений, подготовленная издательством «Эйнауди» и озаглавленная Al vòusi, вызывает у меня много вопросов.

Одно из стихотворений сборника, созданное в начале семидесятых, называется «Оргазм». Оно написано от лица женщины, которой уже за семьдесят и которая жалуется, что в годы ее молодости не принято было говорить о таких вещах, как оргазм или сексуальная свобода. Первую строчку «Adès i cieva tótt» можно перевести следующим образом: «Сейчас все трахаются», или «Сейчас все шпилятся», или «Сейчас все чпокаются», или «Сейчас все перепихиваются». В таком духе.

В издании, выпущенном «Эйнауди», эту фразу Педретти перевели так: «Сейчас все занимаются сексом». Начнем с того, что заниматься сексом – не то же самое, что перепихиваться, это все-таки разные вещи: перепихиваться – действие определенного характера, совершаемое по определенным правилам. Но даже если вынести это за скобки, то сам оборот «заниматься сексом» никак не мог прозвучать в начале 1970-х из уст пожилой синьоры семидесяти с лишним лет, родившейся на заре прошлого века. Возможно, я ошибаюсь, но, мне кажется, она даже думать не могла такими словами. «Может, займемся сексом сегодня вечером», – в таких выражениях в Италии семидесятых годов прошлого века не думал никто, тем более синьоры преклонного возраста.

Педретти дружил с Рафаэлло Бальдини, еще одним великим поэтом, тоже родившимся в Сантарканджело-ди-Романья. Как вспоминал Бальди-ни, Нино Педретти обычно не разговаривал на диалекте, дома он всегда говорил по-итальянски, а диалект выучил на улицах города. Он долго не хотел публиковать свои первые стихи на сантарканджельском диалекте, хотя одно из них подарил Бальдини.

«Помню, как однажды, – пишет Бальдини, – Нино продекламировал нам, мне и моей жене Лине, две стихотворные строки, два одиннадцатисложника на диалекте, возникшие из ниоткуда, без всякой связи с происходящим, два стиха, словно выхваченные из воздуха и, как цветок, распустившиеся у него внутри. Сочинив, он несколько раз повторил их нам, посмеиваясь над собой, забавляясь сам и развлекая нас. Первая строка звучала так: „Mè, s’i m déss da capè, andrébb a lèt“ („Если бы мне позволили выбирать, я бы лег спать“), вторая: „Me l’è trent’ann ch’a chégh cumé un arlòzz“ („Уже тридцать лет я испражняюсь как часы“).

Спустя какое-то время, – продолжает Бальдини, – я спросил Нино, не может ли он подарить мне строку: „Уже тридцать лет я испражняюсь как часы“. Он ответил: „Да-да, забирай!“ Из этой строки родилась первая версия того, что впоследствии станет прозаическим текстом Cuntantters („Довольный собой“)».

Приведу здесь отрывок, с которого начинается «Довольный собой» Рафаэлло Бальдини.

Уже тридцать лет я испражняюсь как часы. А все потому, что я всегда ношу набрюшник и длинные кальсоны – и зимой, и летом, а еще потому, что ночью обязательно встаю три-четыре раза, чтобы попить воды. Я слежу за питанием, и мой стул меня не беспокоит. Бульон, немного телятины, пара листиков шпината, крошечный ломтик страккино [26], половинка груши, хлебная палочка, стакан воды – и полный порядок. Свинину я на дух не переношу, уже много лет у меня во рту не было ни шкварочки, и от ветчины я тоже отказался. Вина наливаю на два пальца и разбавляю водой, от него у меня изжога. Рыбу я не особо люблю, всякую там камбалу, барабульку и кальмаров, а тальятелле вызывает у меня тяжесть в желудке. И потом, все это подается горячим, а я, при всем уважении, должен соблюдать осторожность, так как страдаю геморроем ‹…› и от напряжения у меня голову словно сжимает обручем, даже зрение затуманивается. Тогда я встаю и отправляюсь на прогулку, гуляю долго, дохожу до вокзала, затем до монастыря капуцинов, а летом могу дойти и до Виа Спинальбето, если спадет жара. К сигаретам меня не тянет, я не курю с сорок первого года, мой единственный грешок – два-три ревеневых леденца в день, мне очень нравится их горьковатый вкус, к тому же они полезные. Еще иногда я пью бергамотовый напиток, но без льда. Все идет заведенным чередом, но вы же видите, что у меня не в порядке с головой. Может, поэтому я так и не женился?

И так далее.

И вот однажды в Реджо-Эмилию приехал Джузеппе Беллози, переводчик Бальдини, по совместительству поэт и один из крупнейших специалистов по современной поэзии Эмилии-Романьи. И мы с моим другом Даниэле Бенати рассказали ему

о строке Педретти «Adès i cieva tótt», которую переводчик превратил в «Сейчас все занимаются сексом». Беллози ответил, что, по его мнению, так мог перевести и сам Педретти, который на диалекте изъяснялся весьма прямолинейно, а на итальянском – более обтекаемо. На что мы возразили, что это маловероятно: «заниматься сексом» – слишком современное выражение, которое в семидесятые годы никто не использовал. Джузеппе пообещал, что найдет стихотворение и все проверит. Позже он написал, что мы были правы: это перевел не Педретти, в его переводе строка «Adès i cieva tótt» звучала иначе: «Сейчас есть свобода интимных отношений».

Сейчас есть свобода интимных отношений.

В общем, если вчитаться в эти три фразы – «Adès i cieva tótt», «Сейчас все занимаются сексом» и «Сейчас есть свобода интимных отношений», – создается впечатление, что они принадлежат трем разным людям.

Когда я произношу: «Adès i cieva tott», – я словно вижу ее, эту немолодую синьору в черном, застывшую перед своим домом с метлой в руках. Мне кажется, я даже читаю на ее лице недовольную гримасу: почему сексуальная революция опоздала на пятьдесят лет?

Когда я произношу: «Сейчас есть свобода интимных отношений», – я представляю себе вычурную Венеру, белую гипсовую статую работы Ботеро [27], с маленькими крылышками и чуть приподнятой ножкой.

Когда я произношу: «Сейчас все занимаются сексом», – то ничего не представляю. Так может выглядеть заголовок в «Репубблике» [28], «Эспрессо» [29] или «Интернационале» [30], подходящий для типичной современной статьи про итальянцев.

Это безупречный итальянский язык, понятный всем. И вместе с тем это «пастеризованный» язык, его кипятили так долго, что он стал совершенно безвредным, но и пользы не принесет никакой – питательных веществ в нем уже не осталось. Это выхолощенный итальянский язык, идеально подходящий для разговоров о сексе, о котором, как мы знаем, лучше вообще не говорить.

«А любовь? Почему ты не можешь поговорить с нами о любви?» – могли бы спросить вы.

Ну да. Любовь…

Ладно. Итак, любовь. Кто у нас в Италии хорошо писал о любви?

Таких