Эти сумасшедшие русские. Краткий курс русской литературы 1820-1991 - Паоло Нори

Способ, использованный Шкловским, – говорить о любви, не произнося этого слова, переживая все будто в первый раз, – для меня оказался единственным способом, позволяющим облекать чувство любви в слова родного языка. Отчасти это обусловлено моей реакцией избегания, отчасти, я думаю, самой историей итальянского языка.

6.3. Реакция избегания

Несколько лет назад мне позвонил один знакомый и рассказал, что встретил в Риме писательницу, которая с недоумением спросила у него, почему я (то есть Паоло Нори) не пишу по-итальянски.

Выслушав его, я ответил: «Передай ей, пусть сама и пишет по-итальянски». В каком-то смысле это означало, что я с ней согласен и признаю, что не пишу на нашем с ней родном языке. На самом же деле, разумеется, я был уверен, что пишу на итальянском языке, но это особенный язык.

Чтобы объяснить свою мысль, мне придется сделать небольшое отступление и вспомнить русского литературоведа и культуролога Михаила Бахтина. «В бытовой речи человека в среднем не менее половины всех произносимых им слов – чужие слова», – писал Бахтин в книге «Слово в романе». Как много в том, что мы говорим, пересказов и повторений, размышлял я, прикидывая, что в моих книгах, если перевести в цифры, повторяется, наверное, до девяноста восьми процентов текста. Даже то, что приведено ниже, я повторял уже неоднократно, причем в этой же книге, которую вы сейчас читаете.

Так вот, повторюсь еще раз: есть некоторые слова, например, amare («любить»), felicità («счастье») или benessere («благополучие»), которые я никогда не использую ни в разговоре, ни на письме. Задавшись вопросом, почему я их избегаю, и поразмыслив над этим, я сам себе ответил: возможно, потому, что этих слов нет в пармском диалекте.

В пармском диалекте не существует названия для счастья. В Парме не говорят: «Sono stato felice» («Я был счастлив»), а говорят: «A son stè ben» («Мне было хорошо»); там не скажут «Ti amo» («Я тебя люблю»), а говорят: «At voj ben» («Ты мне дорог»). А mor на пармском диалекте означает не amore – «любовь», а «я умираю», а это все-таки не одно и то же.

Размышляя о родном языке, впитанном мной в Парме, об этом вместилище моих чувств и эмоций, я понимаю, что, когда речь заходит о переживаниях, у меня нет другого выхода, кроме как мысленно возвращаться в пармское детство и черпать слова из сложившегося тогда лексикона.

И если, разбираясь со словом «счастье», я еще могу переложить вину на пармский или, в крайнем случае, какой-то другой галло-италийский диалект, то, когда заходит речь о любви, вопрос надо рассматривать гораздо шире.

6.4. Манганелли, Пушкин, мои мама и бабушка

В эссе, озаглавленном «Ради денег – да, ради любви – никогда», Джорджо Манганелли пишет:

Помню, однажды – я тогда учился в лицее – преподаватель сказал нам: «Когда вы влюблены, вы можете писать чудесные вещи». В действительности же любой, кто сталкивался с влюбленными (а этого никому не избежать), кто помнит, как сам влюблялся, прекрасно знает, что человек, охваченный любовью, превращается в занудную и зацикленную личность, которая довольствуется бесцветными однообразными прилагательными и изнемогает под бременем общих мест, эмоционально нестабильную, склонную к солипсизму, убежденную, что объект ее любви интересен всем и каждому, и не столько обиженную, сколько удивленную тем, что даже самые близкие и терпеливые друзья стараются переводить разговор на другую тему. Влюбленный – это социальная чума, простодушное стихийное бедствие, невменяемый и одержимый субъект; да, он полон благородных чувств, крайне важных в масштабах его душевной жизни, однако маловероятно, что они подтолкнут его к созданию интересных литературных текстов.

Сочинять прекрасные любовные письма действительно можно, только опираясь на собственные переживания, используя их как возбуждающее средство, которое помогает вырваться из потока застывших образов, наполняющих нашу повседневную жизнь. Но на это мало кто решается, да и результат не гарантирован. А еще можно просто не быть влюбленным. Из всех вариантов последний, без сомнения, самый надежный. Потрясающие любовные письма сочинялись либо непревзойденными лжецами, либо писаками, которым платили за то, чтобы они живописали чужие любовные страдания. Если бы мне заплатили кругленькую сумму, – заключает Манганелли, – думаю, я тоже мог бы сочинить очень приличную эпистолярную историю, в идеале составленную из писем обоих влюбленных.

Об этом же, мне кажется, говорит и Пушкин в «Евгении Онегине»: «Но я, любя, был глуп и нем».

Эта неспособность влюбленных выражать свои чувства, о которой пишут Манганелли и Пушкин, в каком-то смысле интернациональна, она не знает границ. Но иногда она напрямую связана с географией и, как в моем случае, с биографией (я постараюсь свести биографические сведения к минимуму, но кое о чем рассказать все равно придется, и мне к этому не привыкать).

В детстве мама и бабушка называли меня nàni – это слово до сих пор трогает меня за душу. В итальянском языке его нет, и оно выражает ту степень душевной близости, которую по-итальянски, пожалуй, вообще невозможно передать.

Если говорить о русском языке, то у меня есть несколько друзей чуть старше меня, которые при встрече обращаются ко мне: «Родной». Это русское прилагательное – однокоренное с глаголом «родить», то есть дать жизнь; буквально оно означает родственника, кого-то очень близкого, вашу плоть и кровь. На мой взгляд, эмоционально оно даже сильнее, чем nàni, но дело тут не в том, что русские добрее или сердечнее; причина, скорее, в гораздо более благоприятной ситуации, сложившейся для русского языка в двадцатом веке и не идущей ни в какое сравнение с тем положением, в котором оказался итальянский.

6.5. Изучение иностранного языка

В 2008 году во время презентации своей книги в Тоскане я говорил среди прочего о том, что, изучая иностранные языки, мы начинаем обращать внимание на те нюансы в итальянском, которых раньше не замечали; и, как мне казалось, это особенно касается русского языка, так не похожего на итальянский. К примеру, для очень многих итальянцев, скажем, для моей бабушки, родившейся в 1915 году, итальянский сначала был письменным языком, который изучался в школе, и только позже становился разговорным (родной язык моей бабушки, которым она владела с детства, – пармский диалект). Тогда как русский язык для всех русских – это изначально разговорный язык и только потом письменный. Отмечу также, что славянская азбука появилась лишь в девятом веке, ярко выраженных диалектов в России не существует, а русский язык в Москве, Санкт-Петербурге или Владивостоке практически ничем не отличается.

Однажды