Эти сумасшедшие русские. Краткий курс русской литературы 1820-1991 - Паоло Нори

горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.

Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.

Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.

На мой взгляд, в «Хаджи-Мурате» описывается то, что происходит и с нами тоже и касается не только Кавказа, но и всего мира; это то, о чем мы так часто слышим, что даже названия таких эксцессов – этнические конфликты или какие-то еще придуманные для этого термины – стали избитыми, затертыми словами и ни о чем нам не говорят. Толстой, с его изумительным слогом, не педалируя тон, не повышая голоса, ведя свою мелодию, показывает это гораздо убедительнее, чем любые враждующие политические силы и всякого рода толкователи, биографы, критики и переводчики, которые твердят нам об этом каждый день.

Это был первый пример.

4.8. Второй пример

За последние пятнадцать лет мне посчастливилось перевести несколько прекрасных русских романов

девятнадцатого и двадцатого века. И, пожалуй, самым трудным для перевода – и одним из прекраснейших – был роман Ивана Гончарова «Обломов», написанный в 1859 году и названный именем главного героя. Я точно помню дату, когда закончил перевод, – 15 августа 2011 года, потому что на следующий день я бросил курить.

В 2012-м, когда мой перевод вышел из печати, я давал интервью Мариарозе Манкузо для швейцарского радио. Ведущая спросила у меня, правда ли, что Владимир Набоков проводил параллель между «Обломовым» и «В поисках утраченного времени» Пруста, в том смысле, что главный герой «Поисков», по словам Набокова, на протяжении ста пятидесяти страниц пытается заснуть, тогда как главный герой «Обломова» первые полторы сотни страниц пытается встать с дивана.

Не имея под рукой книги, я не мог ни подтвердить, ни опровергнуть слова Набокова. Позднее я проверил: попытки Обломова встать с постели занимают сто шестьдесят три страницы. По сути, всю первую часть книги он проводит лежа на диване, да и оставшиеся четыреста восемьдесят восемь страниц мало что меняют: постель он покидает крайне редко. И даже когда покидает, ведет себя ненамного активнее.

«Так иногда собаки, – пишет о своем герое Гончаров, – любят сидеть по целым дням на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно огля-дывая всякого прохожего».

Еще одна иллюстрация досуга Обломова – диалог между хозяином дома и его знакомым Иваном Алексеевичем.

– Расскажите что-нибудь, Иван Алексеич! – сказал он.

– Все переговорили, Илья Ильич; нечего рассказывать, – отвечал тот.

– Ну, как нечего? Вы бываете в людях: нет ли чего новенького? Я думаю, читаете?

– Да-с, иногда читаю, или другие читают, разговаривают, а я слушаю. Вот вчера у Алексея Спиридоныча сын, студент, читал вслух…

– Что ж он читал?

– Про англичан, что они ружья да пороху кому-то привезли. Алексей Спиридоныч сказали, что война будет.

– Кому же они привезли?

– В Испанию или в Индию – не помню, только посланник был очень недоволен.

– Какой же посланник? – спросил Обломов.

– Вот уж это забыл! – сказал Алексеев, поднимая нос к потолку и стараясь вспомнить.

– С кем война-то?

– С турецким пашой, кажется.

Джорджо Манганелли [16] считал, что рассказывать об «Обломове» невозможно. «Вы либо знакомы с романом, и он очаровал вас, и тогда критику нечего вам больше сказать, – писал Манганелли, – либо незнакомы с ним, и тогда, ради бога, не тратьте времени на эти глупые рассуждения, а берите и читайте».

Садясь писать вступительное слово к переводу 2012 года, я вспомнил, что в 1859 году, сразу после выхода «Обломова», в печати появилась известная статья Николая Добролюбова «Что такое обломовщина?». Критик приходит к выводу, что главный

герой романа Илья Ильич Обломов идеально воплощает социальный тип лишнего человека, тот тип, который, по мнению Добролюбова, стал распространяться в России в середине девятнадцатого века и получил широкое отражение в удивительной русской литературе.

«Давно уже замечено, что все герои замечательнейших русских повестей и романов страдают оттого, что не видят цели в жизни и не находят себе приличной деятельности», – писал Добролюбов и давал характеристики этим героям: Онегину из «Евгения Онегина» Пушкина, Печорину из «Героя нашего времени» Лермонтова, Рудину из «Рудина» Тургенева, Негрову из «Кто виноват?» Герцена, Тентетникову из второй части «Мертвых душ» Гоголя и так далее, и так далее.

«Хорошие люди, – писал о них Даниил Хармс (о котором мы еще поговорим чуть позже), – и не умеют поставить себя на твердую ногу».

4.9. В чем же причина?

На этот вопрос сложно ответить, но одна из возможных причин такой ситуации, как я предположил в свое время, заключалась в том, что это поколение образованных людей первой половины девятнадцатого столетия было, по-видимому, первым поколением в России, наладившим широкие связи с Западом; они победили Наполеона и дошли до Парижа, они читали просветителей,