Эти сумасшедшие русские. Краткий курс русской литературы 1820-1991 - Паоло Нори

5.10. Даниил Хармс

Даниил Хармс любил каждое утро постоять на голове. И днем он частенько вставал на голову, и после обеда, и перед ужином, и после ужина, и до глубокой ночи. Все вокруг писали, суетились, встречались, стучались в двери и ходили на службу, а он знай себе стоял на голове.

5.11. Опять Пушкин

Пушкин сидит у себя и думает: «Я – гений, ладно. Гоголь тоже гений. Но ведь и Толстой гений, и Достоевский, царствие ему небесное, гений! Когда же это кончится?» Тут все и кончилось.

5.12. Пушкин и Тагор

Однажды Пушкин написал письмо Рабиндранату Тагору. «Дорогой далекий друг, – писал он, – я Вас не знаю, и Вы меня не знаете. Очень хотелось бы познакомиться. Всего хорошего. Саша». Когда письмо принесли, Тагор предавался самосозерцанию. Так погрузился, хоть режь его. Жена толкала, толкала, письмо подсовывала – не видит. Он, правда, по-русски читать не умел. Так и не познакомились.

5.13. Роман Гоголя

Однажды Гоголь написал роман. Сатирический. Про одного хорошего человека, попавшего в лагерь на Колыму. Начальника лагеря зовут Николай Павлович (намек на царя). И вот он с помощью уголовников травит этого хорошего человека и доводит его до смерти. Гоголь назвал роман «Герой нашего времени». Подписался: «Пушкин». И отнес Тургеневу, чтобы напечатать в журнале. Тургенев был человек робкий. Он прочитал рукопись и покрылся холодным потом. Решил скорее ее отредактировать. И отредактировал. Место действия перенес на Кавказ. Заключенного заменил офицером. Вместо уголовников у него стали красивые девушки, и не они обижают героя, а он их. Николая Павловича он переименовал в Максима Максимовича. Зачеркнул «Пушкин» и написал «Лермонтов». Поскорее отправил рукопись в редакцию, отер холодный пот со лба и лег спать. Вдруг среди сладкого сна его пронзила кошмарная мысль. Название. Название-то он не изменил! Тут же, почти не одеваясь, он уехал в Баден-Баден.

5.14. Гоголь и Арина Родионовна (няня Пушкина)

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, пришел к Пушкину и позвонил. Пушкин открыл ему и кричит: «Смотри, Арина Родионовна, я пришел!»

5.15. Тургенев в старости

Тургенев мало того, что от природы был робок, его еще Пушкин с Гоголем совсем затюкали. Проснется ночью и кричит: «Ма-ма!» Особенно под старость.

5.16. Гоголь и Достоевский

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, напялил сверху львиную шкуру и поехал в маскарад. Фёдор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, увидел его и кричит: «Спорим, это Лев Толстой! Спорим, это Лев Толстой!»

5.17. Неоконченное

Однажды Пушкин переоделся Гоголем и пришел в гости ко Льву Толстому. Никто не удивился, потому что в это время Достоевский, царствие ему небесное…

6

Еще одно приложение

6.1. Язык чувств

Ведя переговоры о новом издании книги «Эти сумасшедшие русские», параллельно я готовил текст выступления, посвященного языку чувств. Зачитать его мне предстояло на конференции в Сан-Джорджо-ди-Пьяно в провинции Болонья.

И в процессе работы у меня появилось ощущение, что задуманный текст перекликается с темой книги и что его можно включить в новое издание в качестве второго и (надеюсь) последнего приложения.

Речь, которую я готовил, называлась «Как мы говорим, когда говорим о любви». В Сан-Джорджо-ди-Пьяно я приехал на час раньше, мы попробовали микрофон и вышли на улицу. И вдруг из соседнего дома появляется мой знакомый. Оказывается, он зашел к другу на ужин, услышал с улицы мой голос и решил выйти поздороваться.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Буду кое-что читать.

– А о чем?

– О любви.

– О любви?

И тут повисла неловкая пауза. Словно говорить о любви – это что-то ненормальное. Но это меня даже порадовало, потому что в своей речи, среди прочего, я как раз обращал внимание на тот факт, что в итальянском языке не принято говорить о любви. Итальянцам это не так-то просто, возможно потому, что нам не хватает слов. А вот в русском языке, мне кажется, с этим проще; наверное, в русском больше слов, подходящих для разговоров о любви.

Выходя к микрофону на различных конференциях, русские докладчики обычно начинают примерно так: «Этим выступлением я хотел бы продемонстрировать…» И дальше излагают, что именно они хотели продемонстрировать.

А уже закругляясь, произносят напоследок: «На этом я заканчиваю свое выступление, которым хотел продемонстрировать…» И подытоживают, что они хотели продемонстрировать.

Пусть я и не русский, но тоже охотно скажу, что этим выступлением хотел донести такое наблюдение: на русском языке проще, чем на итальянском, говорить о любви, к тому же на итальянском это надо делать по-другому.

Когда позже я зачитывал эту речь, в которой так или иначе повторял то, что уже когда-то говорил, и, возможно, не один раз, под конец выступления я подумал, что, наверное, имеет смысл разместить ее в этой книге в качестве второго и последнего (будем надеяться) приложения. Мысль мне понравилась. Поэтому привожу текст ниже.

До новых встреч.

6.2. Как мы говорим, когда говорим о любви

Придумывая заголовок для речи на конференции, я вспомнил три книги: сборник американских рассказов, сборник одного английского поэта и русский роман.

Рассказы принадлежат американскому автору Раймону Карверу, опубликовавшему в 1974 году книгу «О чем мы говорим, когда говорим о любви».

Что касается поэзии, то речь идет о втором сборнике английского поэта Уистена Одена «Стихи», включающем стихотворение «Скажи мне правду о любви» и изданном в 1930 году.

А русский роман написан еще раньше, но это не «Анна Каренина», не «Война и мир» и не «Белые ночи». Это книга Виктора Шкловского, озаглавленная «Zoo, или Письма не о любви» (1923 год). В центре сюжета – влюбленный мужчина, который просит у возлюбленной разрешения писать ей. Женщина соглашается, но с одним условием: он не будет писать ей о любви.

И вот он сочиняет письма, в которых среди прочего упоминает:

Ты дала мне два дела: 1) не звонить к тебе, 2) не видать тебя. И теперь я занятой человек. Есть еще третье дело: не думать о тебе. Но его ты мне не поручала.

‹…› Но не стоит плакать, я ведь сам веселый и легкий, как летний зонтик.

Закончив книгу и сдав ее в типографию, Виктор Шкловский уверял, что рукопись буквально пылала от любви, в