Эти сумасшедшие русские. Краткий курс русской литературы 1820-1991 - Паоло Нори

6.13. Тольятти

Мать моей дочери зовут Франческа, но иногда я называю ее Тольятти (потому что она получила диплом по истории Советского Союза, а еще у нее довольно ершистый характер, так что это прозвище, мне кажется, ей очень подходит); если говорить о наших с ней отношениях, то, когда я рассказываю о Тольятти людям, которые ее не знают, мне трудно подобрать слова, чтобы объяснить, кто она для меня. Я мог бы назвать ее женой, но она мне не жена, мы не состоим в браке. Мог бы сказать, что она мой партнер, но для меня партнер, с учетом особенностей пармского диалекта, это некто такой же, как я. Но, если бы меня попросили привести пример человека, абсолютно на меня не похожего, я назвал бы Тольятти. Больше всего мне нравится в ней именно то, что мы такие разные; в общем, «партнер» не подходит. Можно было бы сказать, что она моя девушка. Но мне уже пятьдесят семь, не поздновато ли для девушек? Есть еще вариант невеста, но это тоже звучит слишком молодо.

Я называю Тольятти матерью моей дочери, и это факт: Тольятти – мать моей дочери, с той только оговоркой, что она не просто мать Ирмы, она еще и моя девушка, мой партнер, моя жена и моя невеста. Правда, ни одно из этих понятий не охватывает всего: нет слова, способного передать все, что связывает нас с Тольятти. А между тем у нас самые обычные отношения, очень распространенные в наше время. Сейчас это типичная ситуация: люди просто живут вместе, не будучи женатыми, как два сожителя. Хотя это слово «сожитель» – «мой сожитель» – звучит ужасно, как запись в протоколе, да и означает что-то совсем другое. Моего лексического запаса не хватает, чтобы назвать то, что происходит между нами с Тольятти, отобразить наши разногласия. Словарь развивается медленнее, чем общество, так что у нас два варианта: либо мы придумаем слово, либо поженимся и покончим с этим.

Однако создание семьи – это всегда риск, и современный итальянский писатель Фабио Воло посвятил этому рискованному делу целую книгу, которую назвал «На всю жизнь».

6.14. Фабио Воло

Я знаком с Фабио Воло, и он мне нравится. Это широко известный писатель, чьи книги расходятся многотысячными тиражами, а на презентациях, в каком бы уголке Италии они ни проходили, толпы людей часами выстаивают очередь за автографом. И, несмотря на все это, Фабио держится очень просто, в нем нет ни капли высокомерия. Каждый раз, когда наши пути пересекаются, мне очень импонирует его искренний интерес к жизни.

И вот, когда вышла книга Фабио Воло «На всю жизнь», посвященная отношениям с женами, он подарил экземпляр и мне. Я раскрыл книгу – до этого я не читал ни одного его произведения – и, дойдя до конца первой же страницы, наткнулся на такой пассаж:

Я увидел перед собой табличку в рамке, украденную из отеля: «НЕ БЕСПОКОИТЬ».

Она стояла здесь уже много лет, но я едва ли замечал ее. Если вы хотите убрать что-то из поля зрения, не обязательно его прятать. Достаточно, чтобы это постоянно было перед глазами: безделушка, татуировка, жена.

Для меня это стало наглядной иллюстрацией метода, описанного Виктором Борисовичем Шкловским в статье «Искусство как прием» (1917). Но было в этой мысли что-то еще. Нечто такое, что заставило меня задуматься: а может, нам с Тольятти лучше вообще не жениться? И не важно, что в итоге я так и не сумею подобрать правильные слова, чтобы назвать наши с ней отношения, и это будет снова и снова тревожить меня – потому что, когда не можешь найти точное слово, испытываешь что-то вроде отчаяния.

Но если отвлечься от личных переживаний, то по первым страницам книги Фабио Воло я убедился, что он использует остранение – прием, к которому прибегал и Лев Толстой и который состоит в затруднении узнавания, в описании вещей, даже очень хорошо знакомых, так, будто вы видите их в первый раз (о чем мы уже говорили в начале книги).

Далеко не сразу главный герой рассказывает, как и когда он влюбился в женщину, ставшую впоследствии его женой. А произошло это как раз в те выходные, когда он украл из отеля табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ». Этот эпизод из его жизни Воло описывает так:

Я прекрасно помню те выходные, все было идеально. Я посоветовался с Мауро, куда ее отвезти. Если и существует эксперт по отелям, спа-салонам и оздоровительным центрам, то это Мауро. Место оказалось чудесным, при желании можно было вообще не вылезать из халата.

Поездка на машине, музыка, ветер, врывающий-ся в открытые окна, наш смех по любому поводу – мы были счастливы, как актеры в американских фильмах. Мы чувствовали себя сильными, способными свернуть горы. Весь мир лежал у наших ног. И нам было все равно, куда ехать. Все, что нам нужно было, – это уголок, который вместит наше счастье.

Как бы ни был мне симпатичен Фабио, не могу не отметить, что в этом эпизоде он отказался от приема остранения и описывает состояние влюбленности совсем не так, будто столкнулся с ним впервые; он описывает влюбленность такой, какой мы все ее знаем, какой ее изображают, по его же словам, «в американских фильмах».

6.15. Гоголь

Так совпало, что, читая эту книгу Воло, я одновременно читал стихи Рафаэлло Бальдини, того синьора из Сантарканджело, который позаимствовал у Нино Педретти строчку «Уже тридцать лет я испражняюсь как часы». В одном из его стихотворений мне попался фрагмент, близкий по духу книге Фабио. Но, прежде чем рассказать об этом, я хотел бы поговорить о «Шинели» Гоголя, вернуться к тому периоду своей жизни, когда я читал и перечитывал эту повесть, а параллельно с «Шинелью» внимательно штудировал эссе критика Бориса Эйхенбаума под названием «Как сделана „Шинель“ Гоголя». Кому-то может показаться странным, что, начав говорить о любви, я вдруг переключился на Гоголя, но странным это покажется только тем, кто не знает, что я изучал русский язык, а те, кто в курсе, полагаю, понимают, что ничего странного в этом нет.

В упомянутом известном эссе о творчестве Гоголя, прежде всего о гоголевской «Шинели», мне хочется обратить внимание на то место, где Эйхенбаум разбирает, как Гоголь работал над портретом