О женской стыдливости - Жан-Клод Болонь

Женщина краснеет и тогда, когда видит обнаженного мужчину, и тогда, когда ее саму застают раздетой. И то и другое отмечается еще со времен Отцов Церкви. Благочестивую Сусанну увидели раздетой во время купания. Ей стыдно, но ей стыдно и взглянуть в лицо своим обвинителям. Она предпочитает пожертвовать скорее жизнью, чем стыдливостью, ничего не объясняет судьям и обращается только к Богу. Амвросий Медиоланский так пишет об этом: «В глазах ее застыл подлинный стыд, ибо она не желает ни взглянуть в глаза мужчинам, ни быть ими увиденной».

Эта стыдливость взгляда отличалась от стыдливости действия или обстоятельств, она более характерна для средневекового, чем для античного мира. Тертуллиан считал ее краеугольным камнем христианской добродетели. В Риме на празднике Флоры (в начале мая) во время обряда плодородия на помосте выставляли проституток, и глашатай выкликал, где они живут и сколько берут за услуги. Речь вовсе не шла о том, чтобы заклеймить их позором. На подобных праздниках, где царила распущенность, проституткам требовался лишь повод, чтобы выставить себя напоказ. Но Тертуллиан, христианский моралист, считает, что эти женщины, обнаженные перед всеми, должны были краснеть от стыда. «Даже эти женщины, убившие свою собственную стыдливость, раз в году краснеют», — пишет он и добавляет: тот, кто смотрит на подобное зрелище, пачкается не меньше, чем выставленные напоказ женщины. Однако лицемеры возражают ему: ведь и солнце заглядывает в сточную канаву, но не становится от этого грязнее. Сам Бог видит все, но не делается от этого менее чистым. Почему же наш взгляд должен оскверниться при взгляде на наготу другого? Считать так — все равно что смешивать в одно судью, который должен все знать о преступлении, и подсудимого, который его совершил, стыдно должно быть тому, кто глядит с удовольствием на подобные зрелища, отвечает Тертуллиан. Отныне сам взгляд несет в себе вину. Воздерживаться от бесстыдства уже не значит просто воздерживаться от бесстыдных поступков.

Тертуллиан осознает это изменение понятия о нравственности и связывает его с «первостепенной мудростью» христиан. «Стремление к стыдливости, кое предохраняет нас даже от того, чтобы запачкать свой взгляд», существенно отличается от «капризной морали» язычников. «Тот, кто едва осмеливался приподнять при всех край туники, чтобы облегчиться, без всякого стыда выставлял напоказ свой член в цирке, чтобы выразить восхищение происходящим». Дома он запрещает развратные разговоры, но не смущается, что его дочь слышит их в цирке. Стыдливость видится как нечто божественного происхождения, она приобретает абсолютный характер. Больше не существует невидимого покрова, который в цирке, на стадионе или в театре позволяет видеть и слышать то, что в другом месте показалось бы непристойным. Жития святых неустанно говорят о том, что нагота более не является допустимым зрелищем. Палач обнажил грудь Евдоксии, но ангел прикрыл ее. Слуги Диоклетиана хотели раздеть Антонию, чтобы пытать ее, но ангелы помешали им.

Тему стыдливого взгляда можно развивать и дальше. Она приводит нас к размышлению о том, что существует некий нематериальный покров, который охраняет стыдливость, несмотря на наготу. Христианство родилось в полемике с иными религиями, и краеугольным камнем его является победа над искушениями. Смотреть на наготу и не чувствовать, как рождается похотливое желание, — не это ли высшая форма стыдливости? Но Иероним предостерегает от такого мнения в письме «К Лете о воспитании малолетней дочери». Ведь тогда добродетель становится бессознательной. Однако Тертуллиан придерживается противоположного мнения. Он упрекает Демокрита, который выколол себе глаза, потому что не мог смотреть на женщин без вожделения. Тертуллиану видится здесь непоследовательность. «Христианин может иметь глаза, но не видеть женщин; его душа слепа к страсти», — пишет он в «Апологетике» (гл. XLVI, § 11).

Две эти концепции стыдливости противоречат друг другу лишь на первый взгляд. И та и другая происходят из одного рассуждения: невинность утеряна после грехопадения, но в конце времен человек снова обретет ее. Добродетель, таким образом, состоит либо в том, чтобы признавать человеческую слабость, либо в том, чтобы показать, что человек может уже сейчас быть подобным святому.

Следовательно, наряду с oculus impudicus — «бесстыдным взглядом» должен существовать и oculus pudicus — «стыдливый взгляд», способный заморозить наглецов, так как он нечувствителен к их вожделениям. По преимуществу это взгляд стыдливой женщины. Габриель де Бурбон (1447–1516), супруга Луи де Тремуйля, «была столь стыдлива, что наглецы страшились взгляда ее целомудренных глаз».

Итак, два различных взгляда оправдывают существование двух ликов стыдливости, о которых писал еще Цицерон: это искушение и отвращение. Бесстыдный взгляд видит объект желания в красоте, для стыдливого взгляда нагота отвратительна. Коль скоро повседневная нагота под взглядом другого осознается как бесстыдная, бесстыдным становится и женское тело, независимо от того, кажется ли оно желанным или отвратительным. Усилия моралистов теперь направлены на то, чтобы изменить сам взгляд, показать, что за внешней привлекательностью тела кроется его тленность и гнилость. Чтобы внушить отвращение к тому, что могло бы вызвать желание, вспоминают и о том, что детородные органы и органы испражнения находятся очень близко друг от друга. «Никто не станет смотреть, как другие испражняются, это отвратительно! Но то, что отвратительно у других, отвратительно и в своем собственном теле!» — пишет Амвросий Медиоланский. Взгляд на наготу чаще всего становится источником не искушения, а отвращения.

ЖЕНЩИНА БЕЗ ПОКРОВА: ПОСТЫДНАЯ НАГОТА

В 1476 году король Матвей Венгерский женился на Беатрисе Неаполитанской, дочери короля Фердинанда Арагонского. В новобрачной было все то, что обычно называют, говоря об идеальной женщине: она была красива, образованна, красноречива и доброжелательна, а кроме того, славилась своей девичьей стыдливостью. На свадьбе в ее свите были девушки из самых знатных семейств. Но все они казались уродливыми рядом с королевой, хотя вовсе не были таковыми, пишет хронист. Уродливость испанок была особенно видна на фоне венгерских девушек, знаменитых своею красотой. Венгерский обычай требует, чтобы девушки из свиты садились только после королевы и с ее разрешения. Испанки сели, не дожидаясь знака Беатрисы.

«Какое безобразие!» — возмутился один из дворян. Но король ответил ему: «Вы ошибаетесь, они проявили необычайную мудрость. Они знают, что некрасивы и уродливы, и постарались по меньшей мере не быть заметными для мужчин, расположившись как можно ниже! Именно так можно спрятаться от взглядов, ибо следует прятать от чужих глаз все то, что некрасиво и уродливо. Ведь красота радует, а уродство наводит тоску».

Для нашего сознания эти слова невероятны. Но они вызваны стыдливостью тех принцесс, что знают: следует прятать свое уродство, чтобы подчеркнуть красоту другой. Наше