О женской стыдливости - Жан-Клод Болонь

что было бы, если бы мужской половой член подчинялся воле человека: семя могло бы изливаться, не нарушая девственности, и менструации также могли бы не причинять девственницам никакого неудобства. Но как нам представить себе эту высшую волю, если наш человеческий опыт — это опыт позорного вожделения?

Какие тому доказательства? Но ведь Адам и Ева, откусив от яблока, прикрыли не те органы, которыми согрешили, не руки или рот, а то, что отныне будет действовать помимо воли человека. У мужчины теперь будет происходить эрекция, а у женщины — внутреннее движение матки (как приняло было считать в то время). Утрата контроля над детородными органами, призванными обеспечить воспроизведение потомства, напоминает о том, как люди вышли когда-то из-под Божественного контроля, и именно потому половые отношения вызывают стыд, даже если они происходят под сенью брака. Такова цена осознания: «С одной стороны, нельзя не стыдиться половых актов, это было бы верхом непристойности. С другой стороны, нельзя стыдиться того, что создал Творец, это было бы верхом неблагодарности».

Таким образом, стыдливость связана не со стыдом за половые органы, но со стыдом за неподчинение. Символом подлинной стыдливости можно считать слонов: они никогда не испытывают сексуального влечения и для того, чтобы продолжать род, им надо есть мандрагору — мощный афродизиак. Их половые сношения, таким образом, есть сознательный акт, направленный на продолжение рода. Все прочие формы стыдливости — лишь компромисс.

Издержки стыдливости

Мы принимаем компромисс: само по себе действие похвально, но оно напоминает о том, как мы потеряли невинность. В Средние века стыдливость подозрительна и даже опасна, порой ее смешивают со стыдом и даже с робостью. Она выдает не только грех или ошибку. Разве не от стыдливости краснеют новобрачные, если кто-то подглядывает за ними во время их брачной ночи? — так считает Гиберт Ножанский. Можно стыдиться и бедности, хотя в этом нет твоей вины. Можно стыдиться говорить публично или смущаться тем, что занимаешься благотворительностью. До сих пор речь шла о стыдливости по отношению к вещам, вызывающим порицание. Но ведь и то, что заслуживает похвалы, может вызывать стыдливость.

Фома Аквинский в своей «Сумме теологии» пытается избежать этого противоречия и выделяет два типа стыда (turpido). Первый связан с порочным поведением, и его можно избежать волевым усилием. Порок заслуживает порицания, и стыдливость (verecundia) в этом случае — это «стыд порока», порожденный «искажением волевого акта». Однако случается, что поведение опорочено несправедливо, или же мы боимся порицания, и это приводит нас в смущение. Можно бояться, что, когда совершаешь какие-то добрые дела, тебя обвинят в лицемерии или в том, что тобой движет гордыня. И вот, из стыдливости, эти дела творишь втайне или вообще отказываешься от них. Такой стыд «носит как бы наказующий характер» и зависит от мнения окружающих, неподвластного нашей воле.

Таким образом, многие поступки, как достойные, так и нейтральные, способны вогнать нас в краску. Возможно, здесь следует говорить о той стыдливости, которую называют восхитительной. Всякий, кто видит ее, например, у новобрачных, умиляется. Отцы Церкви, у которых еще были очень сильны античные представления о «римской доблести», восхваляли такую тонкость души и тех, кто творит добро, не заботясь о взглядах людей, но непосредственно перед лицом Бога. Во времена схоластов в «истинную стыдливость» больше не верят и стремление скрыть доброе дело считают ошибкой. Фома Аквинский даже утверждает, что та добродетель, что боится чужих глаз и осуждения, слишком хрупка и несостоятельна. Многие авторы эпохи осуждают неуместную стыдливость. Чаще всего речь идет о стыдливых поступках женщин. Перед исповедником, судьей, врачом, не говоря уж о возлюбленном, надо отказаться от стыдливости, не теряя благопристойности.

Исповедники боятся, что стыдливость может помешать открыться на исповеди. Гильом Овернский в трактате «О таинстве покаяния» («De Sacramento paenitaentiae») говорит о том, что стыд и стыдливость, удерживающие от признаний во время исповеди, это дети гордыни. Одна знатная дама стыдилась своего греха и не признавалась в нем. Она умерла в благоухании святости, и епископ велел похоронить ее тело в церкви перед алтарем. Но ночью за телом пришли демоны и подняли страшный шум, его услышали ризничьи и разбудили епископа. После этого тело вынесли вон из церкви. Поджо Браччолини называл «тосканской исповедью» такую исповедь, в которой «из стыдливости» обо всем говорят иносказаниями, так что священник-исповедник ничего не понимает. Такую сдержанность можно понять, ведь за кающейся женщиной следят множество ушей, в том числе и нематериальных. Фома Кантимпрейский рассказывает, как одна жительница Камбре исповедовалась епископу в грехе похоти (притом еще и рукоблудии); она говорила очень воодушевленно и «в большой стыдливости», но грех был так велик, что бесы в ее спальне кричали «Фу!» от возмущения.

В Средние века не было уважения к частной жизни. Проступком считалось нарушение не общественного, а Божественного порядка. Так, например, если обвиняемый не сознавался в преступлении, достаточно было показаний свидетеля или же показаний против свидетеля, чтобы опорочить его репутацию. Улицы в городах были узкие, окна — без стекол, и границы личного пространства все время нарушались. Импотенция мужа служила достаточным поводом для развода, и, чтобы установить ее, прибегали к показаниям родственников и друзей. От них же зависело, сложится ли у женщины дурная репутация. Во Флоренции XVI века судья проводил расследование по делу Монны Сельваццы, которая обвинялась в занятиях проституцией. Соседка заявила, что видела, как та ложилась голой с голыми мужчинами и «проделывала все те штуки, что проделывают проститутки».

Когда судья занимается расследованием, допрашивает и выносит приговор, его не волнуют проблемы стыдливости. Однако следует принимать определенные меры, чтобы сохранить благопристойность. «Молот ведьм» Инститориса и Слейтера (1486) рекомендует во время допроса обвиняемой полностью раздеть ее и выбрить тело так, чтобы она не могла а складках одежды или в волосах спрятать какой-либо талисман, помогающий хранить молчание. Но раздевать и брить обвиняемых поручается благочестивым женщинам, и делать это они должны вдали от мужчин.

Если женщина появлялась обнаженной перед судом, что восходило еще к античной традиции (об этом писал, в частности, Платон в «Горгиасе»), она не считала, что нарушила правила стыдливости перед Богом. Святую Евгению обвиняли в том, что она долгие годы носила мужскую одежду: она жила в мужском монастыре среди монахов-мужчин, так как это был единственный монастырь в округе. Одна женщина, безответно влюбившаяся в Евгению, обвинила ее в изнасиловании. Тогда Евгения полностью разделась перед судьей, который к тому же был ее отцом, чтобы доказать свою невиновность. В своей речи она воззвала к Божественному суду и сказала, что не стала