О женской стыдливости - Жан-Клод Болонь

Удивительно, что христианство, так страстно критикующее Античность за бесстыдство, оказалось столь далеко от стыдливости в этих вопросах. Можно объяснить это осознанием того, что плоть после первородного греха стала падшей. Прилюдная нагота в Античности сначала воспринимается как радостное восхваление благодатной Природы, источника изобилия, дарованного самими богами. Для Средневековья нагота — это напоминание о Природе, лишенной Божественной благодати, подчинившейся «Князю мира сего».

Кроме того, стыдливость — это нечто присущее женщине, и та, что не имеет стыдливости, не заслуживает подобающего женщине уважения. Бесстыдная женщина не осознает, что она бесстыдна, следовательно, надо наказать ее так, чтобы она почувствовала стыд. Когда ее обнажают, она предстает как бесстыдница не только для других, но и для себя самой.

Андре Гендон вводит понятие «обнажение-декультурация», в котором он видит связь культурного падения и наготы. Этот процесс во многом зависит от того, насколько добровольным или насильственным было обнажение. Опустившимися, падшими созданиями предстают в Средние века безумцы, дикари, люди-оборотни. Потеря рассудка для них означает разрыв с Богом. Ивейн, герой романа Кретьена де Труа «Ивейн, или Рыцарь со львом», обезумев, стал «голым человеком» и уподобился библейскому Навуходоносору. Голый дикарь не внушает ни искушения, ни отвращения, а только страх или жалость. Здесь можно, скорее, говорить о не-стыдливости, чем о бесстыдстве, но о не-стыдливости низменной, не связанной с невинностью земного рая. Интересно, что такая не-стыдливость почти всегда связана с мужчиной, а не с женщиной. Дикарка, покрытая шерстью, или святая, укрытая только своими волосами (святая Агнесса, Мария Египетская, Мария Магдалина), — это редкие примеры, в которых, к тому же мы видим, что и обнаженная женщина стыдливо остается под покровом. Сходным образом благочестивое освобождение от одежды как знак разрыва с миром не грозит женской стыдливости. Франциск Ассизский в знак отречения от мира отказывается от своей одежды, но можно ли вообразить, чтобы святая Клара Ассизская так же публично разделась, чтобы обратиться к Богу? Отшельники, бичующиеся — те, что сбрасывают одежду, — это всегда мужчины.

Зато добровольное обнажение (но не обнажение проститутки) — это всегда знак смертельного оскорбления, и наносит его, как правило, женщина. Ален Шартье в «Квадрилоге оскорбленных» описывает, как дама «очень почтенной репутации» таким образом заклеймила своих сыновей, сбежавших с поля боя. Отбросив «свойственный женщинам стыд», она распахнула одежду спереди и сказала: «Раз вы хотите сбежать, то бегите сюда, обратно в родившее вас чрево, только там вам место». Таким образом, поясняет автор, она дала понять, что лучше бы им было вообще не родиться, чем покрыть позором свое имя и свой род.

Искусительница

Один молодой монах прогуливался со старушкой матерью. Они остановились около большой реки, которую она не могла перейти вброд. Монах был так силен, что предложил матери перенести ее на другой берег. Но он завернул ее в плащ, чтобы не касаться тела. На вопрос, к чему такая предосторожность, он ответил: «Тело женщины как огонь, коснувшись тебя, я вспомню, что существуют и другие женщины». Поразительный пример того, каким искушением является женское тело само по себе, если даже самый святой мужчина не может перед ним устоять и даже собственная мать напоминает ему о запретной плоти. Это и крайний случай той одержимости плотью, порожденной половой фрустрацией, на которой двадцать веков строилась западная стыдливость.

Будь эти истории реальны или вымышлены, все они говорят об одном: единственным способом избежать искушения является бегство от женщины или кастрация. Разумеется, речь идет о символической кастрации, так как со времен Оригена Церковь выступает против физического оскопления монахов. Во взгляде мужчины нет невинной стыдливости. Гераклит Парадисский рассказывает, что монах Илия собрал в монастыре триста женщин, благочестиво одетых, а потом бежал от них в пустыню, так как не мог противостоять их привлекательности. К нему явились три ангела. «Один держал его за руки, другой — за ноги, а третий схватил бритву и сделал вид, что сейчас оскопит его. Он не оскопил его на самом деле, но монах почувствовал себя так, как если бы это произошло». Чтобы подчеркнуть, что изменился взгляд аббата, а не женское тело как таковое, рассказчик добавляет, что у его преемника, отца Дорофея, возникли те же самые проблемы. Тот предпочел укрыться на втором этаже, не позволил приделать лестницу и руководил деятельностью монастыря из окна.

В житиях святых часто рассказывается о видении кастрации. Оно было и у Блаженного Эквициуса (VI век), и у Бернара Клервоского (XII век). Великие святые противостоят, кто как может, искусительницам. Святой Бернар бросается голым в крапиву, святой Франциск — в кусты роз с шипами. А Фома Аквинский хватает раскаленный брус. Часто используется бак с ледяной водой: прево Аквилеи держал его в своей спальне, так как дал обет сходиться со своей женой не чаще раза в неделю. Неуместное желание должно быть охлаждено. Проклятие плоти мучает и женщин. В «Житии Святой Екатерины» Раймонда Капуанского Екатерина Сиенская, чтобы избавиться от соблазнительных видений, обвязывается железной цепью. Но одной ее воли недостаточно, чтобы побороть искушение, к ней является сам Христос: «Если бы не я, эти мысли завладели бы твоей волей, и ты стала бы наслаждаться ими. […] Но я защитил твое сердце от врага». Женщина, в отличие от мужчины, не может надеяться только на свою волю, чтобы справиться с искушением. Несомненно, так проявляется свойственная ей слабость.

На протяжении всего Средневековья женщина видится в первую очередь как искусительница, как воплощение сексуальности, по старой поговорке «вся женщина — одна лишь матка» (tota mulier in utero). Мужчина — трут, а женщина — огонь, как пишет Готье де Куанси в «Чудесах Богоматери». Одета она или раздета, красива или уродлива, она соблазняет всех мужчин — старых и молодых, горячих и холодных. Стыдливость несвойственна женской природе, так как после первородного греха ее природа проклята и искажена. Остается лишь закрыть ее от взгляда, ибо чистый взгляд на женщину после грехопадения невозможен. Такова вторая роль пристойности, которую все еще смешивают со стыдливостью. В речах моралистов эта роль противопоставляется первой, призванной скрывать то, что уродливо. Святая Елизавета Венгерская, герцогиня Тюрингии, в противоположность тем женщинам, что прятали свое уродство под белилами и краской, но внутри были «гнилы и испорчены», была «прекрасна и мила снаружи и внутри. Однако она прятала от мужчин ту красоту, что дал ей Бог, чтобы не подстрекать их ко злу».

Следуя тому же платоновскому предубеждению, что считает недостойными нижние части тела, можно считать самыми приятными на