О женской стыдливости - Жан-Клод Болонь

Покрывало ее — это чаще всего синий плащ (мафорий), который, по античному обычаю, говорит о ее статусе замужней женщины. Но на покрывале есть три звезды — символ ее тройственной девственности: (до, во время, после Рождества). И если автор того или иного изображения хочет еще больше подчеркнуть ее девственность (особенно при изображении Девы Марии с младенцем), он позволяет покрывалу соскользнуть так, чтобы обнажились распущенные волосы, как у незамужних девушек. Именно так распознается тело, прикрытое невидимым покровом стыдливости, которое вызывает не вожделение, а почтение.

В видениях святой Бригитты, опубликованных в 1370 году, обыгрывается образ Марии в момент Рождества. На ней прозрачное платье, сквозь которое Бригитта видит ее девственное тело (благодаря этому Бригитта понимает, что действительно воочию видит чудо). В момент родов платье теряет прозрачность (из стыдливости и уважения к чуду). Тогда Мария распускает свои волосы, и они рассыпаются у нее по плечам, как у девушки.

Художники XV века, изображая Рождество, с удовольствием пишут Деву Марию с распущенными волосами. Она выглядит как девушка; ее невинность пощадил Иосиф, и она не надела знака принадлежности земному супругу, рождая ребенка от Отца Небесного. На ней прозрачное платье, не имеющее ничего общего с бесстыдными кисейными одеждами кокеток, так порицаемыми моралистами. Ее платье символизирует открытие того, что некогда было скрыто, а потом вновь открыто и распознано.

В видениях, приписываемых Ансельму Кентерберийскому, снятие покрова приобретает иной характер. Речь идет о Распятии. Он спрашивает у Марии, какую пытку претерпел Иисус, а она, не оставляя никаких сомнений на этот счет, снимает с головы платок, чтобы обернуть нагие чресла своего распятого сына. Так дважды в своей земной жизни Иисус оказывается укутан платком с головы матери: в момент рождения и в момент смерти. В изобразительном искусстве этот мотив не получил развития, однако прозрачная повязка на чреслах распятого напоминает скорее античный головной платок (velamen capitis), чем повязку (perizona) каролингских времен. (Например, на иллюстрациях Холькхемской Библии или Нюрембергского Часослова.) Прозрачность повязки на чреслах Христа, подчас вызывающая, также символизирует открытие и распознание плоти, но плоти окровавленной и измученной.

Хотя на картинах Распятия Христос укрыт платком с головы Девы Марии, сама она все равно изображена рядом с крестом с мафорием на голове. В этой сцене нет места идее девственности, потому что речь идет о Матери Скорбящей (Mater dolorosa). Только Магдалина, раскаявшаяся проститутка, может появиться в слезах у подножия креста с непокрытой головой. Голова Девы Марии покрыта или обнажена и покрыта снова? Покров на ее голове может быть символом откровения, особенно тогда, когда в готическом искусстве Центральной Европы она начинает изображаться с каплями крови, истекающими из ран Христа. Богоматерь принимает на себя, таким образом, роль Церкви, родившейся из тела ее сына и принявшей божественную кровь.

Некогда Августин в книге «О граде Божием» так определял сущность «нового закона», который Иисус принес в христианский мир: Ветхий Завет — это скрытый образ Нового, а Новый тем самым снимает покров с Ветхого, заново открывая его. Образ Августина часто использовался. Аббат Сугерий говорит о покрывале, которое носил Моисей на лице после бесед с Богом и которое надо было снять, чтобы обнажить суть божественного закона: «То, что Моисей скрывал [velat], Христос своим учением раскрыл [revelat]».

Но снять покрывало с головы женщины означало в Библии низвести ее до уровня крестьянки. Именно так, по словам пророка Исайи (Ис. 47:2), Бог наказывает деву Вавилонскую. Поэтому обнажить Церковь, как воплощение закона Христа, немыслимо. Символически Церковь на изображениях никогда не предстает обнаженной. Но рождается новая символика, которая в XII веке была сформулирована Гонорием Отенским (Августодунским). Теперь покров разделяет телесное и духовное, подобно тому, как небо прячет Бога от глаз мира. Но этот же покров и «раскрывает», так как он прекрасно украшен, подобно тому, как небо украшено драгоценными камнями — звездами. Только священникам и редким избранным дано увидеть то, что скрыто за этим покровом.

Как же различить, где тот покров, что скрывает (Синагога), и где тот, что раскрывает и распознает (Церковь)? В средневековой иконографии Церковь изображена с покрывалом на голове, а Синагога с повязкой на глазах или вуалью на лице. Новый закон постигаем и распознан, при этом он остается под покровом. Таким образом, христианин получает способность видеть скрытую истину, доступную только внутреннему взгляду.

Истинная стыдливость

В идеале это прекрасно, но, по словам самого Гонория, лишь очень немногие могут проникнуть за завесу видимого. Разумеется, те, кто, еще на земле как бы предвосхищают райскую стыдливость, удостаиваются получить тот чистый взгляд, что был у людей до грехопадения. Монастырь видится как образ небесного Иерусалима, и монах, который обитает в нем и носит на голове тонзуру в знак избранности, должен был бы глядеть на мир взглядом Адама. «Если бы ты был совершенным монахом, ты не смотрел бы на нас так, как обычно смотрят на женщин», — укоряет настоятельница монастыря одного из монахов, свернувшего с дороги при виде монахини. Тот, у кого идеально чистый взгляд, даже не различает, какого пола человек перед ним. Но приведенный выше случай говорит о том, что возможность такого взгляда — лишь иллюзия.

В сердцевине христианской нравственности лежат добровольность, искушение и эротизация взгляда. Отрицать их — значит навлечь на себя подозрения в ереси. Многие еретики тешили себя мечтой об обретенном рае. Наассеи, приверженцы одного из гностических течений первых веков, считали, что новый человек должен быть андрогином, а всякое деторождение — прекращено. Гностическое «Евангелие от Фомы», которое, возможно, написано приверженцами этого учения, именно так понимает наготу человека в Царстве Божьем: «В тот день, когда вы будете абсолютно наги, как дети, и наступите на свои одежды, вы увидите Сына Бога Живого. Для вас не будет больше страха».

Несомненно, здесь можно увидеть некий вариант Египетского Евангелия, в котором соединяется тема наготы и андрогина. «Соломон спросил, когда познают все то, о чем он говорит, и Господь ответил: когда вы повергнете себе под ноги одежду стыда и когда двое превратятся в одно, мужчина сольется с женщиной и станет ни мужчиной и ни женщиной». Обнажались ли ересиархи первых веков, опираясь на догматическое обоснование, как обнажались гимнософисты?

Христианские мыслители, такие, как Епифаний или Августин, говоря о ересях, утверждают, что именно так справляли свои мистерии адамиты, и безосновательно уподобляют их приверженцам Карпократа, которые на время оргий предоставляли в общее пользование своих жен. При этом Епифаний неосознанно сопоставляет их с теми, кто нарушает райское целомудрие. Зададимся вопросом, какова доля реальности и какова