Легенды и мифы пригородов Санкт-Петербурга - Наум Александрович Синдаловский

царя от мая 1720 года: «Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота яко наиглавнейшее дело». Петр изображен в движении. В его руке шпага. Одной ногой он попирает шведское знамя.

В Кронштадте известна матросская шутка, которой любили наставлять молодых рекрутов бывалые моряки: «Служить тебе долго, пока царь Петр другой ножкой ступит».

Памятник Петру I в Кронштадте

Господская улица

Кронштадт – город с самой высокой в стране плотностью населения. В 1980-х годах она составляла 1380 человек на один квадратный километр, в отличие от Петербурга, где даже в самых многонаселенных центральных районах она никогда не превышала 190 человек. Это предопределилось самой идеей создания крепости-гарнизона. Уже первое крепостное сооружение – трехэтажная башня, возведенная по собственным чертежам Петра, вмещала три тысячи человек гарнизона, не считая семидесяти орудий. Со строительством гаваней с причальными стенками для стоянки судов, фортов, казарм, с освоением и застройкой собственно островной территории население Кронштадта стремительно росло. В основном это происходило за счет солдат и матросов. Так, например, в 1812 году из более чем девяти тысяч жителей Кронштадта налог можно было взимать только с «355 душ купцов и мещан». Остальное население острова принадлежало к военному сословию и налогом не облагалось.

Вместе с тем развитие промышленности и торговли, рост административного гражданского и военного аппарата, появление культовых сооружений и учебных заведений создавали условия для возникновения в Кронштадте незначительного, но могущественного господского слоя, ревностно охранявшего свои сословные привилегии.

Но если в столичном Петербурге солдатам запрещалось посещать только императорские театры и центральные городские сады, то в Кронштадте подобный запрет распространялся на центральную улицу города. До 1856 года она называлась Господской, затем – Николаевским проспектом. В народе ее называли Главной, но делилась она на две совершенно определенные части. Восточная сторона, по которой не имели права ходить рядовые, в повседневном обиходе называлась «Бархатной». Она была предназначена для офицеров, высших и гражданских лиц. Низшие чины могли ходить только по западной стороне Главной улицы. В народе ее прозвали «Ситцевой».

Гостиный двор на проспекте Ленина в Кронштадте

«Матросский Сахалин»

Развитие города, его благоустройство, создание торгового порта, возникновение новых промышленных предприятий на судьбе «нижних чинов» никак не отражалось. Их уделом была жесткая палочная дисциплина, которая особенно процветала на русском флоте. Бессмысленная муштра, телесные наказания, плохая пища сопровождали все годы службы русского матроса. Жизнь превращалась в каторгу. За жестокие порядки, царившие в казармах и на кораблях Кронштадта, матросы прозвали его «Матросским Сахалином».

Вольно или невольно, но сравнение Кронштадта с Сахалином – местом ссылки и каторги политических заключенных – превратилось в расхожую формулу отношения властей к этому городу матросской гордости и воинской славы, городу, имеющему такие бесспорные заслуги перед государством, что только одно это могло бы определить иную судьбу абсолютному большинству его обитателей.

Впрочем, формальные основания для сравнения столь далеко противолежащих точек бесконечной России все-таки были. Среди немногих генерал-губернаторств в российском административном устройстве начала XX века только острова Котлин и Сахалин были выделены в самостоятельные военно-административные единицы.

Надо сказать, что нелестные ассоциации с тем давним, дореволюционным статусом острова возникают до сих пор. На блатном жаргоне кронштадтская военно-морская база известна своим характерным прозвищем «Свора боцманов».

Вид на маяк Анива и остров Сахалин

«Мыс Доброй Надежды»

Легко понять, что суровые условия казарменной жизни на берегу и долгое пребывание на кораблях во время продолжительных морских походов накладывали определенный отпечаток на короткие часы заслуженных увольнений и отпусков.

Среди образцов песенного фольклора известна старинная матросская песня, опубликованная в 1900 году А.И. Соболевским в шестом томе «Великорусских народных песен»:

Вы матросики-батюшки,

Молодцы ребятушечки!

Вот как в апреле месяце

Вам назначен был поход.

Далее в песне поется о посещении портов Ревеля (Таллина), Гельсингфорса, Выборга. И наконец:

Сентябрь месяц настает,

Флот в Кронштадт опять придет.

Флот на якорь становится:

Над Кронштадтом дым клубится.

Матрос на берег съезжает,

Ко мне в гости поспешает.

Он в синем море походил,

Много денег накопил,

Что много денег накопил,

Мне подарков накупил,

Мне подарков накупил,

Крепче прежнего любил.

Если верить литературным источникам, в середине 1860-х годов в Кронштадте было около двухсот питейных заведений. Некоторые из них были столь популярны среди населения, что оставили о себе память в городском фольклоре. Трактир «Мыс Доброй Надежды», куда тайком забегали матросики, на флотском жаргоне назывался «Мыска». В Кронштадте он был знаменит частыми пьяными драками. Про вольных или невольных участников таких потасовок, возвращавшихся из увольнения с шишками и синяками, говорили: «Потерпел аварию у Мыса Доброй Надежды».

Захаживали в такие трактиры и офицерские чины. В Кронштадте о них рассказывали самые невероятные легенды и анекдоты. Живо одно из таких преданий до сих пор. Однажды во время посещения Англии кронштадтский офицер по фамилии Лукин услышал кичливое заявление одного лихого британца, что русский никогда не решится на то, что сделает англичанин. «Например?» – в упор спросил его Лукин. «Например, ты не сможешь отрезать у меня нос», – то ли в шутку, то ли всерьез ответил англичанин. «Почему же нет, если ты этого хочешь?» – не унимался Лукин. «На, режь», – с азартом выкрикнул тот. И Лукин «прехладнокровно взял нож со стола, отрезал у англичанина кончик носа и положил его на тарелку».

Говорят, мужественный британский моряк не только не обиделся на Лукина, но, вылечившись, приезжал в Кронштадт специально навестить его и навсегда с ним подружился.

«Кронштадт виден»

Мы уже говорили, что в ясную, безоблачную погоду силуэт Кронштадта с характерным куполом Морского собора хорошо виден из Петербурга. В Ленинграде жестоких тридцатых годов после убийства Кирова и пресловутого «Ленинградского дела» сложилась даже поговорка, произносить которую старались в узком кругу и понижая голос до шепота: «С Исаакиевского собора виден Кронштадт, хотя до него тридцать километров, а с Большого дома видны Соловки, хотя до них – триста». И это было действительно так. В буквальном смысле слова. И про Соловки, и про Кронштадт.

Но в известном словосочетании «Кронштадт виден» есть и другой, переносный смысл. В середине XIX века между Петербургом и Кронштадтом начал действовать пароходный маршрут, полюбившийся петербуржцам не только как удобное средство сообщения с островом,