Маргиналии средневекового искусства: эссе об истории и культуре - Майкл Камил

с их реальными референтами, выступая на цоколях ниже фигур, изображенных на косяках. Эти симулякры живых полумертвых, толпящихся у западных порталов главных церквей, были замечены Рёскином сто лет назад и еще присутствовали в Амьене во время моего последнего визита.

Илл. 74. Сидящий на корточках «marmouset» с открытым ртом под фигурой Аввакума. Амьенский собор, Амьен

Пьюсель играет на этих образах унижения, миниатюризуя и таким образом обезвреживая их крики. Их пластичные маргинальные тела контрастируют с более статичными драпировками божественных персонажей в центре. Сама Mobilitas (подвижность) ассоциировалась с пороком, как утверждал парижский проповедник XIII века Гумберт Романский:

Есть и другие, которые скитаются, не в силах оставаться на одном месте: они появляются то здесь, то там, беспрестанно бегая взад и вперед. Они подобны людям, о которых сказано в Иеремии 14: «За то, что они любят бродить, не удерживают ног своих, за то Господь не благоволит к ним». Блаженный Бенедикт называет их gyrovagi [174].

Буквально кружащиеся, переворачивающиеся и прыгающие от буквы к букве, в концах строк и внизу страницы оживленные люди, населяющие окраины крохотных городков Жана Пюселя, в своем непостоянстве заслуживают проклятия. Именно бесприютность (подобно грязи) нищих вселяла тревогу, их выход за рамки подчиненных ролей кариатид или атлантов в часослове Жанны д’Эвре. Здесь странствующие бедняки появляются также рядом с повествованием о ее канонизированном деде Людовике IX, который не только много подавал бедным, но и, как рассказывали, омывал им ноги и целовал язвы прокаженных. На миниатюре в рамке хорошо заметен биограф короля, Жуанвиль, который скрестил руки на груди и отказывается унижаться, в отличие от короля с нимбом. Другой придворный протягивает руку, чтобы дать деньги, напоминая таким образом о покровительстве короля Hôtel-Dieu и другим благотворительным учреждениям в Париже. Этот дающий жест контрастирует с просительным жестом руки нищего за рамкой, ковыляющего вперед с миской в руке. Пюсель играет на контрастах между мягкой поверхностью гризайли и неистовой жестокостью, между ювелирной элегантностью и потрепанными краями. Лилиан Рэндалл показывает, как в этой же книге художник связывает «Взятие Христа под стражу» и «Поцелуй Иуды» на обрамленных миниатюрах с жестокой придворной игрой в жмурки, изображенной на противоположной странице снизу [175].

Здесь же демонстрируется контраст между смирением нищего и короля и гордыней коррумпированного духовенства. В правом верхнем углу гротескная фигура в капюшоне смотрит в зеркало Тщеславия, а в буквице толстый священник играет на мехах Гордыни по книге, которую протягивает еще более миниатюрный монах. Тем временем монарх, источник и глава государственной власти, симулирует в центре свою божественную маргинальность.

Еще один аспект изображения бедных и калек, который нам сегодня трудно понять, – это превращение их в объект забавы. Смех над уродством и безобразием был институционализирован в виде придворных карликов и шутов, но в городах он стал более непристойным публичным зрелищем. В Аррасе пьесы Жана Боделя (умершего от проказы) и Адама де ла Аля высмеивали не только развращенность духовенства, но и недочеловеческий образ villain, крестьянина, всегда чудовищно уродливого. Фарс «Мальчик и слепой» (Garçon et l’Aveugle), где присутствуют шутки над слепым стариком, изображен на полях Теймутского часослова и Бодлианской рукописи «Романа об Александре». Таким образом, нельзя исключать, что маргинальные изображения скрюченных и обезображенных нищих не только вызывали христианское сострадание, но и казались забавными, особенно популярный сюжет о нищих, сражающихся друг с другом культями и костылями. Такие косметические, надушенные и вызывающие веселье образы тел, которые в действительности должны были выглядеть и пахнуть поистине отталкивающе, напоминают нам о власти репрезентаций не просто отражать реальность, но буквально конструировать ее.

Портал южного трансепта Собора Парижской Богоматери (илл. 75) вел в епископский дворец, и хотя публике не так легко его увидеть, его скульптурная программа – яркий образец пропаганды. Наряду с изображением Святого Мартина и Нищего на левой башенке, там присутствует еще один маргинальный тип городской жизни XIII века – проститутка. Она появляется на рельефах в самом нижнем регистре в крайнем правом конце, ближайшем к общественной площади. Эти барельефы, обращенные к Левому берегу, живо передают сцены из жизни студентов [176]. Внизу слева изображен молодой студент, втянутый в судебное разбирательство с женщиной, пользующейся дурной славой, которая в верхней правой сцене привязана к лестнице, и которую толпа внизу забрасывает грязью и тухлыми яйцами в наказание за ложную клятву в епископском суде (илл. 76). Меня здесь интересуют не подробные изображения этих сложных и противоречивых сцен, а окружающие их маргинальные образы. Внизу слева мы видим мужчин, которые глубоко запускают руки в карманы и обменивают деньги, что намекает на «покупку» плоти павших женщин в центре. На полях сцены наказания избивают собак, а зрители смотрят из окон. В отличие от элегантных дам, наблюдающих с краев за придворным турниром – что мы отмечали на полях многих рукописей (илл. 61), – здесь дамы наслаждаются городским зрелищем публичного наказания и ритуального унижения.

Илл. 75. Портал Святого Стефана, собор Парижской Богоматери, Париж

Илл. 76. Четыре рельефа, портал Святого Стефана, Собор Парижской Богоматери, Париж

Проститутку на этих барельефах не наказывают за ее занятие, которое в Средние века пользовалось шаткой узаконенностью. Тем не менее Людовик IX, также занимавшийся благотворительностью среди бедняков, в 1254 году ограничил проституцию в Париже восемью определенными улицами, на которых проститутки могли заниматься своим ремеслом, и изгнал их «из центра городов», особенно из «церквей и [с] кладбищ». Проститутки Амьена были вынуждены проводить день и ночь на улице под названием Rue des Filles («Улица девиц»), но там сделалось настолько тесно, что их рабочее пространство пришлось расширить.

Появление проституток в монументальной скульптуре Собора Парижской Богоматери и на западном фасаде Амьенского собора, где два четырехлистника внизу изображают пророка Осию, покупающего блудницу за пятнадцать сребреников (Ос. 3:2), было одним из проявлений стремления Церкви контролировать и обращать к вере этих буквально беспутных женщин. Их считали опасными, поскольку они не были связаны с мужем и семьей, а вместо этого бродили по улицам, продавая свои тела. Иннокентий III заявлял, что мужчина, женившийся на проститутке, совершает «дело милосердия», которое поспособствует искуплению его грехов. Еще интереснее с точки зрения появления этого городского порока на фасадах соборов кажется тот факт, что, как рассказывает клирик Томас из Чобхема, парижские проститутки обычно приносили свечи и подарки в Собор Парижской Богоматери по субботам, хотя им не разрешалось делать пожертвования во время мессы, «дабы они