Маргиналии средневекового искусства: эссе об истории и культуре - Майкл Камил

том или ином из почти пятидесяти лепрозориев, существовавших в Париже в XIV веке, большинство из которых располагалось у ворот или за ними. Многие бедняки жили вдоль городских стен у ворот Сен-Мартен (Святого Мартина) на правом берегу. Святой Мартин был римским всадником, который отдал половину своего плаща встреченному им нищему – что характерно, у ворот города Амьен, – а ведь он служил самой распространенной публичной эмблемой милосердия, оказываемого богатыми – теми, кто ехал на конях, – тем, кто шел босиком. На самом острове Сите, где, как указывает Геремек, «богатство соседствовало с величайшими лишениями» [168], существовало несколько бедных приходов. Подобно сегодняшним нищим в Лондоне или Нью-Йорке, средневековые просители милостыни бродили повсюду, на улицах, на мостах, на паперти в поисках монет, крошек пищи и убежища. Их появление в картине общества самого сердца средневекового Парижа в «Житии святого Дионисия» свидетельствует об их повсеместном распространении.

Но в начале XIV века традиционный взгляд на бедность стал вытесняться, поскольку голод и войны пополнили ряды неимущих. Церковники, увлеченные дебатами о «добровольной бедности» францисканцев, стали чаще настаивать на трудовой этике и утверждать, что «кто не работает, тот не ест». Нищий стал ассоциироваться с бродягой и преступником; подобно евреям и прокаженным, нищие становились объектом истерических обвинений, в том числе в отравлении колодцев, а также в том, что они похищают и калечат детей с целью получить побольше милостыни. «Житие святого Дионисия» было написано в самый разгар голода, инфляции и беспорядков, в период, предшествовавший черной смерти, но сопоставимый с нею в том, что касалось массового голода и нищеты; однако этот аспект незаметен в его ретроспективном идеальном видении достойного, ярко одетого нищего, живущего внутри и в то же время на краю городского общественного порядка.

Нищие также в большом количестве появляются на полях часословов, переписывавшихся в Париже и других крупных городах, где нищенство становилось все большей социальной проблемой (илл. 70–73). В часослове из процветающего торгового города Гента на боковых полях изображен хорошо одетый горожанин, который собирается предложить монету калеке, держащему в зубах чашу для подаяний (илл. 70). В той же книге нищий в шутовском колпаке несет на спине обезьяну вместо ребенка – свидетельство того, что людей смущали «инсценировки» или симуляции бедности [169]. Во многих случаях эти несчастные изображаются как варианты деформированных гротескных фигур и других причудливых тел, но вместо того чтобы иметь дополнительные части тела, они лишены их, и наиболее распространенным типом является безногая фигура, которая подтягивается, часто акробатически, вперед на своих культях с помощью маленьких деревянных приспособлений, используемых вместо костылей (илл. 71). Следует помнить, что в этот период болезнь считалась наказанием за грех или одержимостью дьяволом. Например, нечистоту прокаженных объясняли тем, что они были зачаты в воскресенье или во время менструации [170]. Неудивительно, что эти более реалистичные изображения человеческих страданий помещались на полях рядом с чудовищами и обезьянами, учитывая суровое отношение к неимущим в тот период, когда бедняков считали «более звероподобными, чем звери», чудовищными уродствами природы и «сделанными из испражнений дьявола» [171].

Илл. 70. Безногий нищий и горожанин с монетой. Часослов. Художественная галерея Уолтерса, Балтимор

Илл. 71. Нищий. Художественная галерея Уолтерса, Балтимор

Илл. 72. Герцог, Богоматерь и нищий. Малый часослов герцога Берри. Национальная библиотека, Париж

Илл. 73. Святой Людовик омывает ноги нищим. Часослов Жанны д’Эвре. Метрополитен-музей, Нью-Йорк

Джон Бергер в своей популярной книге «Пути видения» (Ways of Seeing) описывает, как его возмутили некоторые сочетания, увиденные им в экземпляре цветного приложения Sunday Times, где глянцевая реклама мехов была напечатана на той же странице, что и фотография голодающих младенцев Биафры[27]. Подобные соположения не только не приводили в ужас средневековую публику, но и ценились ею. Нет лучшего примера этого, чем страница Малого часослова (Petites Heures) Жана, герцога де Берри, самого богатого человека во Франции, одного из первых коллекционеров искусства, чей знаменитый Роскошный часослов (Très Riches Heures) включает в себя виды Парижа из его дворца на левом берегу Сены. В более камерном Малом часослове на одной странице помещенный в центре портрет герцога, преклонившего колени перед Богородицей с младенцем, соседствует с изображенным на полях нищим, несущим ребенка, в сопровождении босоногого мальчика (илл. 72).

У бородатого старого нищего на этом изображении звериные задние ноги. Он недочеловек. Эта группа стоит, беззащитная, посреди колючей пустоты пергамента, в отличие от герцога, окруженного роскошным сине-золотым интерьером.

На бархатной подушке лежит комнатная собачка герцога – намек на огромные суммы, которые он тратил на своих питомцев, – гораздо большие, по словам летописцев, чем он давал бедным. Но какую функцию выполняла здесь маргиналия? Напоминала ли она герцогу о его христианском долге милосердия или же скорее служила для того, чтобы отличать имущих от неимущих, переворачивая обычные приоритеты доступа к Божественному? Образ Нищего с Младенцем здесь – пауперизированная пародия на Богоматерь с Младенцем внутри рамки; герцог и нищий даже одеты в один и тот же розовый цвет! Есть ли здесь критика расточительности герцога? Сомневаюсь в этом, учитывая причастность его как заказчика к изготовлению этой книги и тот факт, что к концу XIV века, когда герцог жил на широкую ногу, место на небесах можно было довольно легко купить за деньги, хотя большая часть средств герцога шла на искусство и развлечения, а не на кормление голодающих, если судить по современным ему отчетам. Хотя традиционно церковь учила, что достойные бедняки получат справедливое вознаграждение в загробной жизни, по словам парижского поэта Рютбефа, душу бедняка не пускали ни в ад, ни в рай, потому что она исходила не из его уст (традиционная иконография), а из его зада зловонным пуком, которого не могли выдержать даже черти [173].

В других роскошных рукописях, изготовленных в Париже, присутствует такое же сопоставление богатства и бедности. В часослове Жанны д’Эвре на ювелирно выписанных, мерцающих гризайльных миниатюрах, созданных Жаном Пюселем, изображены зловонные, пораженные язвами нищие, а также королева, которой принадлежала книга. На некоторых листах нищие играют роль атлантов, поддерживающих крошечные эдикулы готической архитектуры (илл. 73). Источником вдохновения послужили «marmousets» – вырезанные в готических соборах, таких как Амьен, фигурки с пустыми животами и разинутыми ртами, которые словно заставляют «камни вопиять» (илл. 74), корчась под ногами победивших святых и отцов церкви. Собор также был важным местом раздачи милостыни, и каменные изображения нищих зачастую присутствовали рядом